Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР

Мы отыскали в издательстве Шпрингера сколько журналов и книг по медицине, выпускавшихся этим знаменитым издательством, бывших предметом нашего уважения и изучения в предвоенный период! Немецкая медицинская наука являлась всегда для нас основой образования, и печатные работы в «Zeitschrift fьr klinische Medizin»[143] или «Klinische Wochenschrift»[144], были, с одной стороны, свидетельством ее ценности, с другой стороны, способом информации международной науки - русские журналы за границей не читают до сих пор! Там нас хорошо приняли (еще бы, завоеватели!) и отпустили для академии Gratis[145]

обширные комплекты всяких «Архивов», «Handbuch’ов» и т. п.

Потом мы посетили клиники Шарите и Патолого-анатомический институт. Аллея скульптур великих медиков почти не пострадала. Патологоанатомический институт, где работал великий Вирхов[146], был основательно поврежден.

В больнице нас встретил известный хирург Зауэрбрух[147]. Он продолжал работать; охотно оказывал консультации нашим офицерам; к нему обращались из нашей армии больные и раненые для операции. Этот большой и оживленный человек, казалось, быстро освоился с оборотом судьбы (впрочем, говорили, что при Гитлере, хотя он и был главным хирургом германской армии, к нему относились с некоторым недоверием с политической стороны).

Другое впечатление произвел известный терапевт Густав фон Бергман[148]

. Он нас принял весьма сухо, молчаливо показал свою клинику, разбитую и запущенную, а также более хорошо выглядевшие обширные лаборатории в полуподвальном этаже (между прочим, в составе его клиники были отделения и для инфекционных больных и отделение туберкулеза. Бергман принципиально сохранял в системе клиники внутренних болезней все ее основные разделы, не соглашаясь на выделение их в самостоятельные дисциплины, как это сделано было у нас и во многих других странах.)

Мы в нашей стране хорошо знали в ту пору ведущих немецких клиницистов - по их книгам и статьям. В частности, монография Бергмана «Функциональная патология» и его двухтомный учебник по внутренним болезням были настольными книгами наших клинических сотрудников. Мне захотелось спросить, имеет ли Бергман какое-либо представление о нашей клинической медицине. «Keine Vorstellung»[149], - ответил Бергман; он даже не припомнил имен наших терапевтов, считавших себя его учениками и редактировавших переводы его книг.

Не могу удержаться от сравнения с тем, что в этом отношении изменилось теперь, когда я излагаю эти воспоминания. Теперь в нашей стране никто не учится ни по Штрюмпелю, ни по Бергману, а учатся по Мясникову или Тарееву (то есть по своим собственным, а не переводным руководствам).

Мы в нашей стране хорошо знали в ту пору ведущих немецких клиницистов - по их книгам и статьям

Наконец, в Берлине мы посетили большой научно-медицинский центр Бух, расположенный в 30 километрах от столицы, и имели интересные беседы с работавшим там при Гитлере русским ученым (белогвардейцем?) - биохимиком, забыл его фамилию. Позже его вывезли, кажется, в Москву. Он был специалистом по генетике; но вскоре, как известно, работы по генетике стали одиозными, в них стали видеть «расизм», «биологизацию», «идеализм», а в годы диктатуры «павловского учения», совпавшие со временем массовых арестов ученых в нашей страной («эпоха культа личности»), и этот генетик был также изъят и где-то погиб в тюрьме[150].

Дома, в Ленинграде, росли сыновья. В клинике появилась хорошенькая докторша, Нина Каменева; она дарила меня ласковым светом голубых глаз и дразнила своей легкой походкой и красиво обутыми ножками. Но придется и тут идти мимо.

Как главный терапевт флота, я нередко бывал в Москве по делам Управления. Зимой 1945-1946 года мне пришлось отправиться на нашу базу в Финляндии - Перкалла-Уд. Оттуда наши береговые батареи смотрели на финскую столицу Хельсинки (в 30 километрах). Argumentum baculinum[151]

. Ведь надо было еще добиться послушания - «линии Паасикиви - Кекконена»[152].

В Хельсинки побывали в музее живописи (Атенеум), смотрели замечательных финских художников, начиная от Эдельфельда, кончая Галленом, видели там и вещи Репина, впрочем, малоинтересные.

В послевоенные годы в Ленинграде жизнь наша складывалась хорошо. Клиника отлично работала (диссертации и т. п.). В Горьком была созвана вторая терапевтическая конференция, в которой участвовали Ланг, Стражеско[153] и другие наши лидеры; я был уже в числе «ведущих» профессоров.