Приемник “Телефункен” и пара шелковых кусков, а еще перламутровый дамский пистолет и финка! Восторг. Кусочек шелковой тряпки был выделен нам и висел с внутренней стороны узкой дверцы платяного шкафа за стеклом: красный, с муаровыми разводами! “Телефункен” с выдвижным цифровым табло и единственной (как бы теперь сказали – “многофункциональной”) ручкой: шарнир, диск с насечками и зубчатое – под пальцы – колесико. С прекрасным зеленым глазком индикации. Финку он мне подарил! А я, боясь “изъятия” ее родителями, зарыл ее во дворе. Не то кто украл, не то сам место потерял – финка не нашлась. Любил Леля ходить “в форме”. Это было шикарно – светлые брюки, носки, туфли. Все это каждый день чистилось, стиралось, гладилось. Блеск! Орденов не носил, а по тогдашним меркам было у него их очень много. Три ордена Отечественной войны и какой-то чешский, я хорошо помню – это мне казалось основным. Войну он ненавидел и говорить о ней не хотел. После четырех лет в разведке он на все наши вопросы тогда ответил: “Ничего интересного нет и быть не может. Это война! Это только кровь и грязь”. Тогда эти редчайшие слова меня поразили, оттого и запомнились. А понял я их сильно позже. На Лелиных похоронах. Он и через сорок лет орденов почти не надевал. А Лельку послевоенного я хорошо помню, какой шорох он наводил на всех дам вокруг и как он любил и слушался сестру – мою маму. Потрясающий был мужик и гусар. И про войну все понимал.
Домой
В конце мая 1944 года отец уезжает под Набережные Челны, в деревню Тарловку, опять в туберкулезный санаторий. Оттуда он пишет: