Я, Люцифер

Генрих, вопреки своему здравомыслию (ему ка­жется, что это не сентиментальность, а какая-то слабость), хранит в верхнем ящике письменного стола фотографии Герда и Вилли (а не Маркуса). Герд стоит перед фотоаппаратом в униформе: сильно выступающие скулы, огромные серые глаза, рот с полными губами, зализанный назад белокурый чуб, который выглядит на снимке белым пятном. (Как раз такие волосы предпочитал и сам Генрих.) Но его внешность не была идеальна: в лице была какая-то однобокость, словно кто-то хорошенько встряхнул его, и его части неправильно перегруппировались; тем не менее ничто не вызывало подозрений.

На другой фотографии Вилли Майер, суженая Герда, — девушка со светлым лицом, темными глазами и ярко-рыжими волосами, искусно собранными в шиньон. У нее немного пухлые щеки и подбородок, и Генрих подозревает, что с возрастом она, к сожале­нию, потучнеет, но ее лебединая шея просто очаро­вательна, кроме того, видно, что под облегающей блузкой находится пара внушительных арийских Titten.

На фотографии ей двадцать два, она сидит за роялем, но не играет, а крепко держит обрамленный рамкой аттестат с отличием из Лейпцигского част­ного колледжа музыки. Она выглядит по-настоящему счастливой, немного самодовольной и беззаботной. Когда бы ни выкладывал рейхсфюрер их фотографии рядом друг с другом на покрытый лаком дубовый стол, он чувствовал, что, скорее всего, их ожидали долгие годы скучной, добропорядочной и несчастной со­вместной жизни и четверо или пятеро карапузов. Он был уверен, что все было бы хорошо.

После этого он посылал офицеров для допроса боевых товарищей Герда и Маркуса в Бухенвальде. Хороший игрок в покер, говорили они о Крайгере. Балагур, говорили они о Гоффмане. Узники? А что сказать о них? Герд и Маркус чувствовали себя так же, как и все мы. Головная боль, эта постоянная головная боль. Евреи, евреи, евреи, нескончаемый поток долбаных дрожащих евреев. Крайгер, бывало, жаловал­ся, что процесс идет слишком медленно и они появ­ляются как грибы после дождя. Что? Нет, конечно же, нет. Вообще, что это за фигня?

Радиатор в ванной подрагивает и лязгает. Как трудно прокручивать все это в голове, думает Генрих. Душные ванные — признак... «Я хочу обратить ваше внимание, господа, на то, что волею судьбы мы с вами оказались на лезвии ножа...» Да, но тогда теряются образы Сциллы и Харибды. Хотя они все равно не обратят внимания, по крайней мере, добрая полови­на из них. Слишком многие из них не отдают себе отчета в том, что мы... в том, что мы...

Герд провел ночь наедине с Вилли. Это была важ­ная ночь для них обоих. Важная ночь для Вилли, потому что она знала, мать не поверит, что она зано­чевала у Лисль, и пусть она смотрела сквозь пальцы на то, чем занимается ее дочь, уголки ее губ шевели­лись как-то странно, совершенно по-новому, выдавая ее как соучастницу преступления, в этом повинна война, думала Вилли, с ее чувством раскрепощения и предательства, которые перемешались до такой степени, что вызывали тошноту. (Нужно также ска­зать, что это была совершенно малозначительная ночь для Маркуса Гоффмана. Как раз в то время, как Герд и Вилли приступали к своим делам, молодой Маркус вставил в рот пистолет, нажал на курок и вы­шиб себе из макушки большую часть мозгов.) Важная ночь для Герда, потому что через некоторое время после того, как он вошел в нее (обычный презерва­тив) , он ударил ее в живот в районе желудка портняж­ными ножницами, которые лежали на тумбочке у кровати. Затем нанес несколько ударов по почкам, по нижней части живота, а потом в сердце. После этого он принял ванну, оделся и отправился в бли­жайшее кафе, чтобы пропустить стаканчик. Он на­ходился там в течение шести часов, пока гестапо не пришло арестовать его.

Генрих потребовал протокол.