Я, Люцифер

Я никак не могу решиться на дальнейший шаг, но, кажется, все идет хорошо, поэтому я переворачиваю ее руку и наклоняюсь вперед, чтобы целомудренно поцеловать ее ладонь. Она весьма удивлена. (Вы не поверите. Но вот в ней, словно солнечный луч, про­рывается мысль: «Боже мой, я была права. Мои инс­тинкты подсказывали мне правильно. Он вырос, но для этого должен быть потенциал... Может быть... может быть...») Но я ушел. Прохожу из кухни прямо в прихожую, в то время как она все еще пытается подняться со стула, вставая из-за стола. Со входной дверью я разбираюсь сам, захлопываю ее за собой и быстро шагаю вниз по улице. Понятно, я ее чувствую. Она подходит к двери, открывает ее, выглядывает и, видя целеустремленность и быстроту моих шагов, понимает, что нужно оставить все как есть, и тогда оно даст свои плоды, а ненужные слова лишь все разрушат. (Что касается меня, то, так или иначе, они мне и без того порядочно подпортили.) Я не был готов к новому чувству. Я ловлю такси и мгновенно утопаю в его сумраке; едва успеваю сказать, куда ехать («... станция... Пиккадилли...»), прежде чем это чувст­во полностью овладевает мной, и я погружаюсь в ужасный сон.

В первой части этого кошмара мое тело подверг­лось безжалостному физическому насилию. Поездка в поезде прошла плохо (поездка на поезде никогда не проходит хорошо, даже если вы превосходно себя чувствуете в кабинете врача, это уж я гарантирую): дрожь, холодный пот, лихорадка, зубы стучат, как автомат Томпсона, кровь покрывается перчинками и осколками стекла, жар то нарастает, то спадает, словно приставала, который сразу начинает увили­вать, когда дело заходит слишком далеко. Тело, будто лишенное надкожицы, представляло собой один большой синяк — вам бы никогда не пришло в голову, что обыкновенная подушечка для сиденья... Неясный шум в ушах напоминает рев толпы на Уимблдоне в перерыве между играми. Когда, слегка пошатываясь, я ввалился в свою комнату в «Ритце», то был способен лишь на то, чтобы опорожнить бутылку виски «Джеймсонз» и рухнуть на свою величественную кровать. Кажется, я даже пытался разговаривать, но понятно, что не по-английски. Нет. На своем собственном языке. Неудачная мысль. Я бился в конвульсиях. Мой рас­пухший язык горел. Я соскочил с матраса, чтобы ползком (мне не привыкать) добраться до огромной ванной комнаты с ее прохладной раковиной, биде и ванной. Еще одна неудачная мысль. Я поднялся и понял, что меня парализовало. Опухоль на языке спала, и мой желудок разразился фонтаном едкой блевотины. Теперь знаю, что это такое, — редкий случай обладания чужим телом обойдется без прелес­тей необычной желудочной фиесты», — поскольку все, что было раньше, являлось лишь легким перекусом по сравнению с тем... бесплатным сюрреалистиче­ским пиршеством, которому я предался тем вечером в своей ванной. Я пытался выбраться из тела — ниче­го не вышло. Волна паники охватила меня, представь­те себе такое. (Ничего. Теперь это прошло. Должно быть, произошла временная закупорка из-за того... из-за того, что со мной происходило.) Болезнь про­грессировала. Цепь лихорадок сковала мое тело. Я бессознательно что-то бормотал. Просто не вери­лось, что я могу двигаться, — не говоря уж о возмож­ности писать, — но раз уж у меня в руках оказался листок бумаги с эмблемой «Ритца», то я попробовал... Не то чтобы это имело какой-то смысл. Почерк тоже отвратительный. Я едва могу расшифровать эти ка­ракули.

5%ностькак ЗниеппртJJ3 666666666ониккк ого ну больбольтылюблю6$и дажеб этотблаженст вонеты!!!1тыдумала нетынеты%$$была хла???тыJJ

рекс 10скорблен гн3»1»»»»!л умд$J$J

ом

Это все, что я смог разобрать.