Я, Мона Лиза

Мои визиты в семейный придел церкви Пресвятой Аннунциаты прекратились. Даже если бы я осмелилась выйти на зачумленные улицы, я не могла поделиться с Леонардо никакими новостями, так как лишилась доступа к письмам мужа. Боясь подцепить заразу, Франческо отказался от ночных вылазок и сидел все время дома, часто запираясь в кабинете; он лишь иногда заглядывал в ближайшую лавку и еще реже, только если речь не шла об очень важном деле, отправлялся во Дворец синьории. И все же, несмотря на свирепствовавший мор, визитеров у него прибавилось: приоры, советники, другие люди, которых мне ни разу не представили, да и я сама о них не расспрашивала. Над Савонаролой сгустились тучи, и Франческо отчаянно пытался его спасти.

Чтобы не подвергаться лишнему риску, ежедневно пересекая Арно, отец переехал на время к нам. После того как расходились визитеры Франческо, муж часто звал к себе в кабинет отца, и они долго о чем-то беседовали. Я не пыталась подслушивать эти разговоры, но иногда до меня доносились голоса, и я улавливала интонацию. Франческо всегда на чем-то властно настаивал, отец же отвечал тихо и не слишком решительно.

Однажды, после визита какого-то приора, до странности раннего и продолжительного, отец и Франческо спустились к завтраку. Я сидела за столом, у меня на коленях ерзал непоседливый Маттео; прежде я ни разу не приносила его в столовую, но ему было почти два года, и я мечтала научить сына есть ложечкой. Когда мужчины вошли в зал, Маттео радостно колотил ложкой по дорогой отполированной столешнице. Я думала, муж рассердится, скажет какую-нибудь резкость, так как в последнее время он постоянно пребывал в дурном расположении духа. Но Франческо впервые за несколько дней улыбнулся.

Отец стоял рядом с ним, мрачный и настороженный.

— Чудесная новость! — воскликнул Франческо, стараясь перекричать шум, учиненный Маттео; он был в слишком хорошем настроении, чтобы рассердиться от подобной мелочи. — Мы только что поймали шпиона Медичи!

У меня внезапно перехватило дыхание, и я изо всех сил постаралась это скрыть, продолжая сидеть прямо и придерживать ручку Маттео, молотившего воздух.

— Шпиона?

Отец, видимо, почуял мой внезапный страх; он выдвинул стул и сел рядом со мной.

— Ламберто Антелло. Ты слышала о нем: он был одним из друзей Пьеро, — тихо сказал отец мне в ухо. — Он даже отправился с Пьеро в Рим. Его обнаружили, когда он пытался проникнуть во Флоренцию с письмом…

Франческо стоял напротив и улыбался, глядя на нас. Я поймала руку Маттео и прижала к боку, не обращая внимания на его протесты.

— Да, Ламберто Антелло. Его поймали вчера, а сейчас допрашивают. С «серыми» будет покончено. Ламберто заговорил, он называет имена. — Франческо двинулся к кухне. — Куда подевалась Агриппина? Мне нужно поесть, причем быстро. Сегодня утром я должен побывать во Дворце синьории. Шпиона держат в тюрьме Барджелло.

— Думаешь, выходить из дома не опасно? — спросила я ради приличия, а вовсе не потому что беспокоилась о муже.

— Мне все равно, опасно или нет. Дело слишком важное! — Он исчез в кухне. — Агриппина!

Как только он ушел, отец пытливо вгляделся в мое лицо. Я попыталась казаться слегка заинтересованной новостью о Ламберто, с удовольствием уделяя внимание моему непоседливому малышу. Похоже, попытка не удалась, и отец увидел мой испуг.

Я поняла это, так как и сама заметила, что он испугался.

Как только Франческо уехал, мы с отцом отвели Маттео в сад позади дома, чтобы малыш побегал. Сад был зеленым и цветущим. Над фонтаном со львом поднималась прозрачная прохладная дымка. Я неторопливо прогуливалась рядом с отцом, позволив сынишке бежать чуть впереди нас, и то и дело одергивала его: не лезь в самшит, не трогай розы, а то уколешься. С таким же успехом я могла велеть ему не быть маленьким мальчиком.

Я была по-прежнему зла на отца. Я знала, что он всю жизнь пекся о моем благополучии, но стоило мне на него взглянуть, как я сразу видела перед собой того кающегося грешника, что явился в собор. И все равно беспокоилась о нем.

— Я боюсь, — призналась я. — Это отречение от церкви… Франческо может заявить, что ты его подвел.

Отец слегка пожал плечами, показывая, что вовсе не встревожен.

— Не волнуйся за меня. Я говорил с фра Джироламо… Другие тоже с ним беседовали. Он, наконец, понял, что следует изменить тактику. Он понимает, что поступал глупо — не мог сдержаться и часто говорил с кафедры как одержимый. Но он напишет свой труд, чтобы оправдаться. Он уже отослал несколько писем его святейшеству, моля о прощении. Александр должен успокоиться.

— А если не успокоится?

Отец не сводил взгляда со своего крепенького внука.

— Тогда Флоренция попадет под папский запрет. Ни одному христианскому городу не будет позволено иметь с нами дело, если только мы не выдадим Савонаролу, чтобы он понес наказание. Но этого не случится. — Он протянул руку, пытаясь меня успокоить.

Я вовсе не хотела увернуться, но не сумела остановить себя вовремя. Его глаза наполнились болью.