Я начинаю войну!

Смотрю, выходит Амин, и стоят две машины. В первую машину садится Амин с порученцем, во вторую садятся еще три человека, охрана. Поехали, прошло не более пятнадцати минут, машины на дикой скорости возвращаются. Со скрипом останавливаются около дворца. Амин выходит с первого сиденья, открывает заднюю дверку и вытаскивает оттуда порученца, тащит его к себе в кабинет.

Ну, я вижу, что человек тяжело ранен, про себя думаю: зачем его сюда тащат? Надо же в госпиталь везти. И у Амина руки в крови и пиджак тоже. Вместе с начальником Главпура пошли мы вниз. Спустились, я думаю, в этой обстановке я туда не пойду. Пусть идет начальник Главпура Экбаль. И я вернулся на второй этаж, а Экбалю сказал: «Слушай, надо его в госпиталь отправлять».

Тут же его вернули в машину и повезли в госпиталь. И буквально спустя 3–5 минут возвращаются от Тараки Павловский, Пузанов, Горелов и Иванов. И все вместе пошли к Амину. Затем они быстро уехали к послу.

После со слов Экбаля выяснилось, что Амин звонил Тараки и сказал ему: «Ну, ты хорошо встретил меня. Приезжай ко мне, я тебя с чаем встречу».

Что уж там Тараки говорил по обратной связи, не знаю.

Как только уехали Павловский, Пузанов, Иванов, тут началась, я бы сказал, если не паника, то полупаника.

Четверка

Четверка не дремала. Несколько выстрелов было сделано по дворцу, но снаряды во дворец не попали, и если бы попали, они бы ничего, конечно, не сделали, стены крепкие. Во дворце находились Амин и наши советники.

Два боевых вертолета было поднято. И мне с большим трудом удалось через наших советников посадить эти вертолеты, чтобы они не применили ракеты по дворцу. А потом приходит начальник Генерального штаба и заявляет, что идет информация по обстановке: порученцы Тараки по радио обращаются все время к гарнизону, что первый окружен вторым, первый просит помощи.

Первый окружен, первый просит помощи. Наверное, надо отключить все средства связи от Тараки. Я говорю: слушайте, товарищи, я не знаю, кто в этой ситуации прав, кто не прав, и лишать сейчас президента страны связи — это надо взять на себя большую смелость. Не надо этого делать. Нельзя этого делать.

И одновременно звонки из частей пошли, что может выйти на улицы опять же по требованию четверки тяжелая техника.

Тут уж по своей линии все сделаешь для того, чтобы не выпустить из военных городков тяжелую технику к дворцу.

Когда мы с Львом Николаевичем Гореловым в октябре были у министра, нам был задан вопрос: какую цель вы перед собой поставите в подобный момент?

Мы в один голос сказали: не допустить выхода тяжелой техники, не допустить кровопролития, не допустить столкновения уже, по существу, двух хальковских группировок. Что нам и удалось сделать в этот момент.

Считаю, что это была откровенная попытка покушения на Амина. Акция была не со стороны Тараки, а со стороны четверки, которая скрывалась в советском посольстве. Четверка явно была связана с определенными советскими представителями. Поэтому-то у Амина было недоверие к Иванову, почему он и просил заменить его.

Военные мятежи, которые подавил Амин, тоже исходили определенным образом от этой же четверки. Например, мятеж в седьмой пехотной дивизии. Обстановка в то время была сложной. В тот момент Горелов находился в посольстве. Мы с начальником Главного политуправления товарищем Экбалем поехали в четвертую танковую бригаду, которая дислоцировалась в Кабуле, но уже вышла на исходные позиции для того, чтобы подавить этот мятеж.

Операция по подавлению мятежа продолжалась примерно часа три. Бригада овладела военным городком, кого надо арестовали, кто-то сбежал. Артиллерийский полк этой дивизии был на полевом выходе. Туда тоже отправили небольшой бронеотряд, так как там тоже удалось поднять мятеж. Главная цель была — разъяснить людям, что произошло. По сушеству, там даже стрельбы не было. Таким образом, мятеж был локализован достаточно быстро и бескровно. Такие срывы, конечно же, были.

Реакция на эти события была неоднозначной. Так, Горелов, вернувшись из советского посольства, рассказал: «Слушай, в посольстве сегодня вышел такой разговор, что опять заплатинцы победили». И мы не могли разгадать, что это значит. А на второй день я был тоже в посольстве, и там один товарищ сидит в приемной у посла и плачет. Наш сотрудник. Я его фамилии даже не знаю. Ну, видимо, тоже работник посольства, работавший, возможно, под крышей посольства. Захожу к Александру Михайловичу Пузанову, послу, начали разговор. Я ему: плачет у вас в приемной, кто такой? Он рукой махнул. Да переживает за то, что там провалилось. Я: «А что провалилось?» Посол тоже ничего не знал. А я у этого товарища узнал, того, кто плакал. Оказывается, был замысел, чтобы не только в седьмой дивизии, а в этот день поднять мятежи во всех гарнизонах Кабула. Но цепочка не сработала, и у них все сорвалось. А мятеж в одной дивизии легко подавили. Поэтому вполне вероятно, что с четверкой кто-то был связан из наших товарищей.

Еще один важный момент. Мои письменные донесения по обстановке в стране, партии и армии, направленные мною в ГлавПУ, исчезли.