Я – Настя!

Своим «коньком» я считала отрывок из «Войны и мира», где я в роли Наташи Ростовой танцую «русского» на охоте. «Как в этой графинечке все сохранилось…». Я все придумала: и танец, и все движения, все было выверено согласно оригинальному тексту Льва Николаевича. Это была готовая сценка, и когда на меня снисходило вдохновение, я, читая текст, начинала подбоченившись пританцовывать. Папа смотрел-смотрел на это, и несмотря на то, что это шло в разрез с его убеждениями, решился-таки на приватную консультацию.

Мы приехали в ГИТИС к одной приятельнице моих родителей. Если я не ошибаюсь, она преподавала сценическую речь. Я выступила, она внимательно меня выслушала и сказала (очень дружественно, спокойно, источая пары дружелюбия и непредвзятости):

– Неплохая девочка. Но вы же понимаете, и знайте – я вам советую исключительно по дружбе, тут такие способные ребята, такие яркие… Девочка, ну не расстраивайся… (и папе ) Юрочка, у нее нет никаких шансов. Кое-какие способности есть, но слабенькие. Не тратьте тут времени попусту, поезжайте в Ярославское училище.

Я все внимательно выслушала, но сразу для себя решила, что ни в какое Ярославское училище я не поеду. А когда мы приехали домой папа мне очень твердо сказал:

– Ты ничего не слышала! Забудь!

Сейчас, оглядываясь назад, на свое прошлое, я просто ужасаюсь жестокости некоторых людей, которые своим «авторитетным» мнением могут вот так вот взять и перечеркнуть жизнь человека, покалечить, навредить – просто так, без особого повода. Тогда мне казались все какими-то полубогами, а сейчас я прекрасно понимаю: одно дело – педагог, который может просто высказать свое мнение, а другое дело – педагог, который может научить. Это совершенно разные люди. Вот, например, Алла Покровская. Она ставит на ноги так, что мало не покажется. И вот то, чему она тебя научит на этих двух-трех ролях, которые ты с ней играешь – так вот на них ты можешь всю жизнь потом до старости припеваючи выезжать. Гениальный педагог.

Папа это прекрасно понимал, но мне это все объяснять было просто бесполезно – у меня мир рухнул. И папа просто сказал: забудь.

И я ему поверила. А через два дня, на отборочном туре в ГИТИСе произошла настоящая катастрофа. Я пришла. Утро. Одиннадцать часов. Выходит моя десятка. И вдруг – какая-то серая пустота. Светлое помещение, большие окна, а все вокруг – как в тумане каком-то, словно я во сне – предметы плывут, пол под ногами – расходится, словно зыбучие пески. Меня засасывает. Я даже не помню, как я читала – хорошо или плохо, но мне почему-то казалось, что вот, сейчас кто-то выйдет и обязательно назовет мою фамилию. И вот, выходят. И называют фамилии тех, кто допущен в первый тур. Первая фамилия – не моя. Вторая – тоже не моя. Третья… И так до самого конца. Мою фамилию так и не назвали. И меня окутала страшная, звенящая тишина. Чудовищное ощущение – как будто время останавливается, и все – идти больше некуда. Воздух плотный – вдохнуть и выдохнуть его невозможно.

И все. И я – насмерть. Я сказал отцу, что больше никуда не пойду, и что я приехала в Москву только для того, чтобы услышать это: а вы Анастасия Заворотнюк бездарность! И поезжайте-ка вы в свою Астрахань и живите там обычной жизнью как все нормальные люди. Вот такая я была категоричная. Если бы мне тогда дали понять, сколько еще таких ситуаций, унижений и лишений ждет меня впереди! Сколько кинопроб, после которых тебе не перезванивают, распределений ролей в театре, когда смотрят сквозь тебя… Да я бы сломя голову полетела на вокзал, купила бы самый дешевый билет на багажную полку в плацкартный вагон и спряталась бы где-нибудь дома на антресолях навсегда.

Папа бился надо мной где-то неделю, не меньше. «Если ты не будешь верить в себя, если ты не будешь гореть… Может быть, ты просто не собралась? И ты не понимаешь – это ведь одно мгновение – профукать свой шанс. Ты просто не сделала акценты. Ну-ка, начни читать!» Отец боролся с моим ощущением собственной никчемности не на жизнь а на смерть. И хвалил, хвалил, хвалил. А я возражала, спорила, но постепенно начала учиться справляться со своим главным врагом – вот этим жутким страхом.