Я не ангел

– Из-за детей? Ты, как дурочка, считаешь, что у них нет отца, поэтому ты должна им свою жизнь? Так они у тебя уже не младенцы.

– Нет. Не из-за детей.

– О-о, вот теперь мне стало интересно. Расскажешь? Или это тайна, покрытая мраком?

Да, тайна. Я не помню те дни после смерти Глеба, я не помню, что она была здесь, ухаживала за мной и за детьми. Мама говорит, что она по своей лени мыла детей в одной ванне. Не могу представить, что Беата мыла детей, скорее я бы поверила, что она их съела. Мама говорит, что она приносила ей кофе в постель, – вот в это я верю, мама умеет сделать себя главным персонажем любой драмы.

Я ничего не помню. Это выглядит, как в сериале: впала в кому, вышла из комы и потеряла память. Но я, правда, не помню. Зато я хорошо помню, как ревновала Глеба к Беате. Во всех деталях помню утро того дня, когда он ушел навсегда. Помню, как, уходя, сказал мне: «Я тебя люблю». Мы не думаем, когда человек уходит, – вдруг он ушел навсегда.

– Слушай, а ты вообще когда-нибудь думаешь о ком-то, кроме себя? – сказала Беата.

Я?!

Ох, господи, я… Я схватила Беату за плечи и стала трясти ее и кричать: «Я тебя ненавижу!»

Беата

Да я не в том смысле, что она ни о ком не заботится! Она своей заботой за пять минут надоест кому угодно!

Но она всегда думает только о себе. О том, что она чувствует по какому-нибудь поводу. Она хоть раз подумала о другом человеке? Чтобы увидеть самого человека – какой он и чего хочет, а не свое кино в голове. Ей удобно считать, что все так же прекрасны, как в ее представлении. Но не каждый хочет быть исполнением чьей-то мечты, многие хотят быть собой.

Я, конечно, плохая по сравнению с нашим ангелом Эммой, но я хотя бы вижу, какие они, мои мужчины, Захар и Давид, что им нужно, чтобы быть счастливыми. Что-то мне подсказывает, что ее поэт хочет жить с ней, хочет нормальной жизни, а не встречаться в кафе. Но ей же об этом неинтересно думать.

Эмма

Я?! Думаю ли я о ком-то, кроме себя?.. Думала ли когда-нибудь?

Это было как будто разрыв связки плеча: острая боль, и внутри что-то взорвалось. Однажды я подняла типографскую упаковку книг, довольно тяжелую, в упаковке тридцать книг, до этого я не раз перетаскивала коробки с места на место, и ничего… Врач сказал, что я сделала резкое движение, и нагрузка превысила прочность связки.

Очевидно, сейчас нагрузка превысила прочность.

После смерти Глеба я больше никогда не плакала, – кому мне было плакать? Ни разу не заплакала перед детьми, ни разу не повысила голос ни на детей, ни на маму… Иногда на Витю покрикиваю, с ним могу заплакать. Кроме Вити я со всеми крепко закрыта на замок. Беата с размаха снесла дверь, за которой я сидела взаперти.

Я закричала, как… мама. Мама обычно кричит от души, не заморачиваясь на то, что другим может быть больно или для них это просто слишком громко. Я кричала стыдное: «В моей жизни была большая любовь, а что ты знаешь о любви? Я мучила Глеба из-за тебя, я думала, что он мне изменяет, я думала, он влюблен в тебя! Я мучила его из-за тебя, подозревала, а он не был ни в чем передо мной виноват! Перед тем, как уйти, он сказал мне: «Я тебя люблю»! Ты хотела его у меня отнять, ты сейчас не имеешь права касаться нашей любви! Большая любовь – это смысл моей жизни!» И даже, кажется: «Не смей произносить его имя!»

Это длилось, должно быть, несколько секунд, что я кричала все эти пошлости: у нас была большая любовь, мой муж ни в чем не был передо мной виноват, у меня только один муж, если я снова выйду замуж, это будет означать, что я предала свою любовь. Все это пошлости, и все эти пошлости – правда.

– Это же нереально, женщина может убедить себя в чем угодно и сделать смыслом своей жизни что угодно, – задумчиво сказала Беата. – …И ты поверила, что измены не было? У тебя бизнес, а ты така-ая дура! Достала уже со своей вечной любовью!.. И к кому? Ха, он же со мной спал, я знаю, что ничего в нем особенного не было. …В тот день, когда его убили, он уговаривал меня уйти к нему. И при этом еще торговался: если я к нему уйду, он тебя бросит, а если нет, то останется с тобой. У него даже не хватило духа просто уйти от тебя, не торгуясь. Ну да, это ужасное признание, но я решила быть с тобой честной. …Теперь ты можешь выйти замуж?

И тут я начала плакать, слезы текли ручьем, как в юности, когда папа называл меня «моя плакса». Витя тоже называет меня «моя плакса».

Беата

Я соврала. Я не обдумывала, уходить ли к Глебу. Я что, идиотка?

Ничего у меня с ним не было. Секс и флирт, но ничего серьезного. Он хотел такой жизни, как у меня, и чтобы у него была такая женщина, как я, но мне-то он не был нужен. Между прочим, на рынке личностей качество Глеба было ниже, чем Эммы. Не понимаю, чем он ее взял, он даже трахался, как напыщенный мудак, как будто все это так значительно, что он делает.

Надеюсь, я с помощью своего «ужасного признания» выдала Эмму замуж за поэта. А если нет, значит, она полная дура, и ей уже ничто не поможет.

Давид, Нью-Йорк, Чебурашка. 22 августа