Читаем «Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз полностью

Символическое значение личности Шмелева состоит в том, что в оккупированном Париже он, сообразно своим возможностям, работал против нацистской идеологии и при этом ни на йоту не отступил от антисоветских убеждений. Он защищал образ своей, исторической России от обоих «враждующих братьев». Его пример наглядно показывал многим колеблющимся эмигрантам, что ненависть к Гитлеру совсем не обязательно означала симпатию к Сталину.

По Ялтинским соглашениям советские военнопленные и перемещенные лица, находившиеся под контролем западных союзников, подлежали передаче советским властям. Не желавших возвращаться британская и американская администрации выдавали принудительно. Джордж Кеннан, один из архитекторов холодной войны, служивший тогда советником посольства США в Москве, позже заявлял, что ни у него, ни у его коллег не было никаких иллюзий насчет дальнейшей судьбы этих людей. Намерения западных правительств внушали ему «стыд и ужас»[205]. Насильственные выдачи продолжались вплоть до 1947 года.

Шмелев умер в 1950 году в православном монастыре в Бюсси-ан-От, в 150 километрах от Парижа. В СССР большинство его произведений было запрещено до конца восьмидесятых годов.

1945–1948

Антикоммунизм означает «фашизм»? Личное дело Томаса Манна

Вместо коммунизма скажем «моральность». Коммунизм как техника учреждений не был бы предметом возбужденного любопытства. Дело в его нравственных основах. И наоборот: каждый антикоммунист никак не причастен к морали. То же относится к антихристианину, антиинтеллектуалу, касается многих антифашистов, которые только таковые. <…> Декан Кентерберийский сказал о диктаторе Сталине доброе и справедливое: он не диктатор.

Генрих Манн. Обзор века
[206]

Иоганнес Р. Бехер, которому посчастливилось пережить сталинские чистки и ужасы войны, 18 марта 1945 года возобновил активную переписку с Генрихом и Томасом Маннами. Письма дошли до адресатов, вероятно, только летом. Редкие эпистолярные контакты с Генрихом Манном были и в самый тяжелый для СССР период. На этот раз Бехер сообщал ему, что его книга «Обзор века» получена в Москве, главы из нее будут опубликованы в «Интернациональной литературе», а гонорар уже переведен. В письме к Томасу Манну речь в более общей форме шла о возобновлении сотрудничества. После многолетнего перерыва Бехер вновь напоминал о себе и просил прислать что-нибудь для журнала[207].

Мировая политика входила в новую фазу. В новую фазу входила и идейно-политическая борьба за Томаса Манна. Письмо Бехера было ее началом. Писателя не забыли в Москве, очень скоро вспомнили о нем и в побежденной Германии. 8 июля 1945 года, через два месяца после капитуляции рейха и через месяц после своего семидесятилетнего юбилея, Томас Манн писал Агнес Майер: «Я получаю через посредство американцев длинные письма от немецких культуртрегеров, очень жалобно звучащие, в которых меня умоляют в силу моего колоссального влияния сделать так, чтобы в несчастной, уже достаточно измученной стране была получше погода. Стало быть, стоит мне мигнуть, и им запустят веселую музычку. Русские, кстати, делают то же самое, тогда как мы, кажется, совсем перестали заниматься этой страной»[208]

.

«Писем из Германии становится все больше, – констатировал он через три недели в письме к своей приятельнице, – приятных и неприятных, вызывающих доверие и подозрительных на оппортунизм. Вчера у меня был шок – корреспондент “Тайм мэгэзин” сообщил, что Берлинское радио пригласило меня вернуться в Германию. Представьте себе мой ужас!»[209]

Радиостанция «Берлинское радио» находилась под контролем Советов, поэтому призыв к писателю вернуться мог быть транслирован только с их согласия. Следующий подобный призыв скоро пришел уже из западной оккупационной зоны. 10 августа Томас Манн получил от Отдела военной информации {Office of War Information) статью писателя Вальтера фон Моло из газеты «Гессише пост», смысл которой сводился к тому же: его с нетерпением ждут в Германии. «Что себе думают эти люди? – удивлялся писатель в очередном письме к Агнес Майер. – Я американец, а эти 12 лет не были шуткой. Их просто так не стереть»[210].

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное