«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Один из абсурдных феноменов нашего времени, – констатировал он в статье, – состоит в том, что самый нездоровый из созданных им типов, а именно коммунистический ренегат, одержимый болезненной жаждой клеветы и доносительства, стал балованным любимцем буржуазного общества. <…> Эти отщепенцы были настроены против России не потому, что она коммунистическая, а потому, что она недостаточно коммунистическая! Это они, по крайне мере, по их мнению, верные коммунисты, и они ненавидят Россию Сталина с совсем другой стороны, нежели мы. Но мы принимаем их в союзники, а они принимают нас![325]

Томас Манн поднял специфическую тему – бегство на Запад советских шпионов и функционеров. В числе самых известных из них были Александр Бармин, Игнац Рейсс, Вальтер Кривицкий, Федор Раскольников, Александр Орлов, которые бежали еще в тридцатые годы. 24 января 1949 года (цитированная неопубликованная статья Томаса Манна была датирована 12 февраля 1949 года) в Париже начался судебный процесс против еженедельника «Леттр фран-сэз» по иску еще одного перебежчика – Виктора Кравченко. Книга Кравченко, озаглавленная «Я выбрал свободу» (I Chose Freedom), была жестким памфлетом против политики Сталина. Французский коммунистический еженедельник обвинил перебежчика во лжи, из-за чего тот подал на него в суд.

Особенностью феномена перебежчиков был тот факт, что почти никто из них не считал себя антикоммунистом. Все названные ренегаты обвиняли Сталина в искажении коммунизма и предательстве революционных идеалов 1917 года. Критикуя благожелательный прием этих людей на Западе, Томас Манн хотел показать, что официальные США, по его мнению, лицемерят: они утверждают, что сдерживают коммунизм, а на самом деле заинтересованы в геополитическом господстве. К самим советским ренегатам он не испытывал ни малейшей симпатии. В 1951 году он назвал их «предателями всех до одного»[326]

.

Итак, в интервью «Фигаро литтерэр» от 14 мая 1950 года Томас Манн подчеркнуто отграничил коммунизм от сталинизма. Сходство этого отграничения с идейной установкой советских перебежчиков – при всем различии мотивов – неоспоримо. По словам писателя, от фашизма по сущности отличался не сталинизм, под которым он, вероятно, подразумевал «автократическую революцию», а

коммунизм и революция 1917 года. Отсюда напрашивается вывод, что Сталин, по мнению Томаса Манна, исказил «позитивную» коммунистическую идею. Де-факто Томас Манн обвинял «вождя народов» в том же, в чем его обвиняли советские перебежчики.

В марксистском учении, не говоря уже о деталях борьбы за власть в верхах ВКП(б), Томас Манн был несведущ. Но о массовом терроре он знал, и в этом смысле его рассуждение о коммунизме и революции поразительно. Сталинская система потрудилась придать своей репрессивной практике все же некоторую видимость законности. Так называемые показательные процессы 1937 года с атрибутами – хотя и бутафорскими – корректного судопроизводства были описаны Фейхтвангером и Дэвисом, которых Томас Манн читал. Впрочем, приговоры сотням тысяч «простых» врагов народа выносились по ускоренной процедуре. Сразу после революции 1917 года, которую так ценил Томас Манн, новая власть расправлялась со своими врагами и теми, кто мог таковыми считаться, безотлагательно и безо всякой псевдоправовой завесы. Деятельность Чрезвычайной комиссии и ее мобильных отрядов Шмелев и Наживин описали особенно впечатляюще. Но к 1950 году Томас Манн, очевидно, уже давно не помнил ни их произведений, ни других свидетельств начала двадцатых годов. Он больше не говорил ни о максимуме страдания, который большевизм требовал от русского народа, ни о революции как коррективном приниципе. Он четко отделил революцию от «сталинизма» и с легкими оговорками отдал ей должное как устремленному в будущее событию.

Как новое интервью Томаса Манна приняли в Советском Союзе? Даже косвенная критика Сталина была опасной темой. Его почитали как живого классика марксизма и наследника Ленина. Всякое отклонение от сталинской партийной линии считалось изменой. Югославский диктатор Иосии Броз Тито, вознамерившийся построить у себя свой, местный социализм без Сталина, был тотчас проклят и заклеймен. Несколько перебежчиков умерло за границей при невыясненных обстоятельствах.