Я не свидетель

Михальченко понял, что среди здешней публики пляжных фотографов искать бессмысленно. Побродив еще минут пятнадцать, он двинулся к пляжу пансионата. Найдя местечко возле двух женщин с детьми, жевавшими персики, он разделся, оставил спокойно вещи и пошел купаться. Отплыв подальше, теперь видел всю пляжную полосу: одни устроились в тени под навесом, другие лежали на солнцепеке, третьи, сидя, резались в карты, иные читали, прикрыв головы панамами или полотенцами, он даже видел чьи-то ноги, торчавшие в кабине для переодевания. Но того, кого он искал, не было. Трижды Михальченко заплывал, то беря правее, то левее, меняя точку обзора. Однако безуспешно.

После обеда он отправился бродить по поселку по другую сторону шоссе, где были жилые дома, магазины. Народу было мало, попадались, пожалуй, только местные жители, послеобеденный сухой зной разогнал курортников. Когда стало темнеть, Михальченко заглянул на территорию пансионата. Побродив по немногочисленным заасфальтированным дорожкам, он зашагал домой. Привыкший к терпеливым упорным поискам, не очень огорчался пустым первым днем: крыша над головой и харч есть, уже хорошо сориентировался, что и где. Побаливали плечи, видно, обгорели…

От ужина Михальченко отказался. Выпил только стакан молока с хлебом и лег спать. Постель была удобная, ровная, без ямин, свежее белье приятно холодило горячие плечи и спину. И благостно вздохнув, он уснул…

Встал рано, в половине седьмого. Осторожно ступая, чтоб не разбудить хозяев, пошел в туалет, но услышал на кухне голоса.

После бритья и умывания он был приглашен к завтраку. Съел яичницу, выпил стакан чаю и, взяв сумку, отправился на пляж, на этот раз намереваясь пройти туда через территорию писательского дома творчества. И тут возле почты увидел человека с двумя фотокамерами через плечо – его окружило несколько курортников, он раздавал им вложенные в конверты фотографии. Михальченко придержал шаг, чтоб разглядеть получше фотографа. Было ему лет сорок. Сухой, темный от загара стручок, поджарый, узколицый, с длинными выгоревшими волосами, одет он был в стоптанные, впитавшие много пыли синие кеды, в почти обесцвеченную солнцем нитяную сиреневую безрукавку и истертые серые вельветовые брюки.

Когда фотограф освободился и направился к воротам дома творчества, Михальченко догнал его и опередив на шаг, поздоровался. Тот общительно ответил, они пошли рядом.

– Работы хватает? – спросил Михальченко.

– Слава Богу! – взмахнул тот обеими руками. – Зимой люди хотят вспоминать, какими красивыми они были летом… Только приехали? посмотрел он на белое с легким розовым отсветом лицо Михальченко.

– Да. Вчера.

– Поздновато. Но недели две-три хорошей погоды гарантирую.

– Вы что тут, без конкуренции? Видел, как вас окружили.

– Наша фирма конкуренции не боится.

– Большая фирма?

– Я и мой напарник.

– Случайно не Леня Локоток?

Словно споткнувшись, фотограф остановился:

– Вы его знаете?

– Земляки. Он и сам фотографироваться любит. Не показывал немецкий журнал? Леня там все страницы заполнил. Реклама, но и бабки хорошие за это платят.

– Показывал. Видел я. Что сказать? – вздохнул фотограф. Экстракласс: пленка, оптика, бумага, химикаты!

– Где он? Хочу повидать.

– Вчера дневным рейсом улетел уже домой. До следующего года.

У Михальченко было ощущение, что его отхлестали по физиономии, хотелось схватить этого человека за грудки, встряхнуть, чтоб дернулась голова и крикнуть: "Что ж ты мне вчера с утра не попался. Я же был утром возле почты!" Уже без всякой охоты разговаривать с фотографом, он дошел с ним до набережной и буркнув: "Ну ладно, я налево, в пансионат", поплелся, с ненавистью вслушиваясь в плеск моря, в людские голоса, в музыку, гремевшую где-то из динамика. Кассета, видимо, была запиленная, плохо записанная, мелодия звучала с подвывом, "плыла". И от этого на душе Михальченко делалось еще гнуснее… Он понимал, что ни сегодня, ни завтра выбраться из этой курортной дыры ему не удастся, билета не достанет, тут, наверное, за месяц наперед заказывать надо. Можно, конечно, еще сегодня успеть уехать в Симферополь и там, в аэропорту, попытать счастья, вдруг кто-нибудь будет сдавать билет в Старорецк. Но понимал он и то, что такой шанс именно в Симферопольском аэропорту почти равен нулю: отсюда летят в основном те, у кого закончились отпуска и кто спешит домой. Тогда придется две ночи коротать в аэропорту на скамье. Это в лучшем случае. Поразмыслив, он решил все же убить эти два дня здесь: все-таки есть крыша над головой и нормальный харч. Он пошел на почту, чтобы позвонить Левину, но Старорецк обещали только на завтра в двадцать ноль ноль, и Михальченко дал телеграмму: "С Локотком разминулся. Раньше вылететь не имею возможности. Постарайтесь не допустить его встречи с Лынник до моего возвращения. Пусть поможет Остапчук".

33

Сын ушел к приятелю ставить сателлитарную антенну, жена с внуком играла в домино, считая, что так легче обучить ребенка счету, привить ему усидчивость и развить сообразительность. Левин заглянул в комнату к невестке, она проверяла тетради.