Я не вижу твоего лица

- Да пофиг что, - выкрикнул Артём. – Пойте то, что вам самим нравится.

- Ну, хорошо, - Давид Львович ударил по струнам, звук растёкся в сгустившейся лесной темноте, поднялся куда-то высь, к самым верхушкам сосен. – Сами напросились.  Итак, группа « Король и шут» песня «Лесник».

Страшная история о парне, заплутавшего  в лесу и попавшего  в дом жестокого сумасшедшего лесника была жуткой, щекотала нервы. И казалось, что вот- вот, из темноты чернеющего леса, раздастся волчий вой.

Песня в исполнении  Давида Львовича  звучала словно заклинание. Он, подобно древнему  шаману  изгонял всё злое, всё дурное и страшное. Он пел, и в такт его голосу танцевали острые языки пламени, рукоплескали кустарники, и подвывал ветер, запутавшийся среди сосновых стволов.

В тот миг я чувствовала себя счастливой, живой и свободной. Я была частью этого леса, одной из сосновых иголок, кусочком чёрного неба, каплей звенящего ручья, искрой костра. Я ощущала себя частью, нужной и неотъемлемой чего-то большого и сильного.

Это ощущение радости и полёта оставалось со мной до того момента, пока я не вошла в палатку.

Полная рука, с обманчивой ласковостью змеи обвила мою шею, а к уху прикоснулись тёплые губы, щекоча дыханием.

- Милая Алёнушка, - прошелестел приторный голосок. – Запомни, месть – это блюдо, которое подают холодным. За всё нужно платить, дорогуша. И ты заплатишь дорогой ценой.

Наверняка, этих зловещих фраз Надюха нахваталась из бразильских сериалов. И это бы выглядело довольно смешно, если бы угрожали не мне.

- Сейчас все уснут, - шептала Ленуся, делясь планами с подружкой. – И я пойду на свиданку с Егоркой. Мы неподалёку такие кустики нашли…

В палатке уже раздавалось сопение, сонное бормотание, на поляне трещал костёр, и его оранжевое свечение брезжило сквозь зеленовато-коричневые тканевые стенки. Я то открывала, то закрывала глаза, стараясь уснуть, пытаясь убедить себя в том, что Надюха ещё не охладила свою месть и даже не приготовила, и опасаться мне нечего. Но сон не шёл, а шёпот двух подруг вклинивался в мозг, мешал забыться.

- Рейтуза совсем охренела, - жаловалась Надюха. – Липнет к моему Давидушке, как банный лист. Видела, нет, ты видела, как он её на руках таскал? Я эту сучку урою, собственными руками.

Сердце сжалось в предчувствии чего-то гадкого, тревога холодными противными струйками побежала по спине, растеклась в животе, прямо в том месте, где недавно порхали бабочки.

- Да нужна она Давидке, как собаке пятая нога, - отмахнулась Ленуся, с наслаждением потягиваясь и зевая. Зевок у Ленуси получился  глубоким,  счастливым и умиротворённым.  Эта девица была вполне довольна и собой, и собственным местом в этом мире. – Ты рожу её видела? Да она вся покоцаная. Кому такое уродство приглянуться может?

- Ты, правда, так считаешь?- обрадовано пискнула Надюха. – А я? Я ему могу приглянуться?

- Ты можешь, - авторитетно заявила Ленуся. – Вон, сиськи у тебя какие! Эх, были бы у меня такие сиськи…

Надюху, видимо, этот ответ вполне удовлетворил, так как больше вопросов не последовало, и подруги замолчали.  Мне же, отчего-то, было неприятно это слушать. И на мгновение, я ощутила жгучее желание разодрать на множество окровавленных кусков Надюхино богатство.

- Только бы Давид Львович не повёлся на эти дынеобразные сиськи, - мелькнула дурацкая мысль.

Но в тот же миг, я постаралась изгнать её из своей головы. Да какое мне, собственно, дело до Надькиной груди и черноволосого психолога? Пусть сам разбирается, нужны ли ему дыни этой девахи или нет. Подумаешь, тёплый голос, крепкие горячие руки и вокальные данные. Что же теперь, из-за всего этого превращаться во влюблённую дурочку?

Стены подъезда окрашены в тёмно-зелёный и густо усеяны  надписями, оскорбляющими честь и достоинство некой Иры, восхваляющими Виктора Цоя и утверждающими, что Генка из десятой квартиры – козёл.  Пахнет жареной картошкой, квашеной капустой, табаком и плесенью. Стучусь в дверь, обитую красным дермантином. Такая дверь только у Юли. У Юли всё самое лучшее, всё самое красивое и пинал, и ластик, и тетрадки. Да и вообще, Юлька- лучше всех. И если она сейчас мне не откроет, если перестанет со мной дружить, я не переживу. Конец нашей дружбы станет концом всему.

- Юля, открой! – кричу я, молотя кулачками по двери. Кулаки мягко ударяются о красный материал, проваливаются в него, и я боюсь, что Юлька может не услышать.

- Юля, ну не обижайся!

Она часто любила так делать, надувать губки на пустом месте,  отворачиваться, не слушая ни извинений, ни доводов, и убегать. Я же, всегда бежала за ней, стучала в дверь, умоляла открыть, надеясь на милость подруги. И милость оказывалась. Юлька, с видом королевы, открывала дверь, приглашала войти, и мы пили чай с лимонными леденцами и слушали магнитофон её брата.