Я отвечаю за все

Резко, властно зазвонил звонок, Елена Николаевна быстро пошла в кабинет, где, как казалось Евгению, сидит директор, или замдиректора, или заведующий этим учреждением, и тотчас же возвратилась, сказав попику, что отец Василий его приглашает. Попик мешкотно засуетился, забрал свою бумагу и, шаркая старыми, рыжими сапогами, исчез за тяжелой дверью ихнего главного.

— Ну, а живется вам здесь как? — спросил Евгений исключительно из вежливости.

— Ве-ли-ко-леп-но! — твердо сказала женщина и так же твердо взглянула в стекла степановских очков. — Судите сами: получаю я около двух тысяч рублей, не считая разных там пособий и премий — за переработки, за сверхурочные, на дополнительное питание, на лечение…

Ее низкий, глубокий голос придавал всему тому, что слышал Евгений Родионович, какой-то особый, значительный смысл, и Степанов вдруг нечаянно, будто не от себя, а от кого-то иного, вроде бы по поручению, осведомился, разумеется не совсем серьезно, опять-таки вроде бы с любознательным юмором:

— Ну, а священники, вернее, служители культа, они как живут? Ведь этот мир мне совершенно неизвестен, вы, конечно, понимаете…

Еще бы Полунина не понимала. Все она отлично понимала. И, закурив «Северную Пальмиру», рассеянно постукивая длинными, в кольцах и перстнях, пальцами по клавишам машинки, с некоторой скукой в голосе рассказала, что священник получает в месяц шесть тысяч рублей и еще дважды в год по шесть тысяч на питание и лечение. Доходы за требы в некоторой мере тоже воздаются священникам.

— Простите, что значит «треба»? — моргая под очками, вежливо осведомился Евгений.

— Ну, человек при смерти, исповедь, ну, причащают дома…

— Простите, но, по-моему, у вас медицинское образование? — вдруг вспомнил Евгений Родионович. — Если я не ошибаюсь…

— Не ошибаетесь, — ответила Елена Николаевна. — Я — фельдшерица. Ну и что из этого?

Лицо ее стало вдруг злым, она вскинула голову и сказала:

— Возиться с сопливыми и золотушными человеческими детенышами в больницах? Сажать на горшок? Выслушивать вопли мамаш и брань врачей? Благодарю покорно, весьма признательна…

— Но религия как таковая… — осмелел несколько Степанов.

— Религия как таковая меня не касается. Я — служу, — последовал ответ. — Вот если бы мой покойный муж не витал в облаках и не коллекционировал человеческую глупость и всякий вздор, а написал несколько учебников, то я жила бы спокойно и, может быть, на досуге даже стала активисткой здравоохранения, читала бы по шпаргалкам докладики о пользе мытья рук. Впрочем, это никому не интересно…

— Нет, отчего же, — поднимаясь, произнес Евгений и хотел еще что-то сказать вежливое, но не успел, так как именно в это мгновение главная дверь широко распахнулась и в ней, как в белой раме, появился высокий, в длинной, ловко сшитой рясе с широкими рукавами, чем-то напоминающий профессора Щукина, если бы тот носил длинные волосы и бороду, статный, элегантный отец Василий — секретарь епархии, как был он представлен Степанову, про которого в свою очередь Полунина почтительно, но сухо сказала, кто он по должности и как его фамилия, имя и отчество.

— Как же, как же, — произнес отец Василий, — кто в нашем городе Евгения Родионовича не знает!

Степанов слегка кивнул головой.

Поп-замухрышка, неслышно ступая и поклонившись отцу Василию с вдовой, прошел мимо, отец Василий проводил его суровым взглядом и вдруг так же сурово взглянул на товарища Степанова.

— Чем обязан? Не пожелали ли вы вновь отторгнуть у епархии ее скромную обитель? Малую хижину нашу? Крышу над головой? Предупреждаю: тогда не сдались и нынче не сдадимся…

Ужасно неловко, да еще в нынешнем своем положении, почувствовал себя Евгений Родионович, но вдова мгновенно его спасла, разъяснив, как интересуется товарищ Степанов архивами ее покойного Полунина. И дождь льет, дождь проливной, Евгений Родионович гость, а отец Василий…

Тут последовали просьбы простить великодушно и забыть междоусобицы. Евгений простил. Отец Василий поклонился. Евгений тоже. Елена Николаевна очень попросила извинения за то, что товарищ Степанов был поставлен в неловкую ситуацию.

— Да что вы, что вы! — замахал Степанов короткими ручками. — Мне просто смешно. Недоразумение всего лишь, не больше. Мы ведь — было дело — действительно воевали за этот особнячок. И епархия победила. Так тому, значит, и быть.

Отец Василий сказал:

— Сегодня доставлен мне удивительнейший кофий. Не желаете ли, доктор? И вишневка есть высокого качества. На дворе дождит, сыро, а?

Он засмеялся и голосом добрым и все еще виноватым вопросил:

— Укладывается в изображение нас нашими антагонистами? Поп непременно чревоугодник, не так ли? Что ж, грешны, невообразимо грешны, и даже лучшие из нас есть только человеки со всеми присущими им недостатками. Так как же с кофием?

Добрый его взгляд обратился к Полуниной: