Я пел прошлой ночью для монстра

Выйдя на улицу, я улыбнулся. Мне нравится ощущать дующий в лицо холодный ветер. Нравится то, что я чувствую при этом. Дойдя до курительной ямы, я зажег сигарету, вобрал в легкие дым, закрыл глаза и начал вспоминать, как прошло занятие с Сюзан. Я будто снова слышал ее голос: «Хорошо, Зак, ты можешь закрыть глаза или оставить их открытыми. Просто глубоко дыши, а я буду тебя направлять». Я слышал свое собственное дыхание — оно было и громким, и тихим одновременно. Да, эта дыхательная гимнастика довольно загадочная штука, потому что во время занятия я заплакал. Желание заплакать было настолько нестерпимым, что я не сдержался — рыдал как ребенок, судорожно сглатывая и кривя губы. Когда я, наконец, успокоился, Сюзан прошептала: «Молодец. Теперь весь день отдыхай. Не мучай себя. И я хочу, чтобы ты написал что-нибудь в своем дневнике». Все это было ужасно странно, но стоило мне открыть дневник, как слова водопадом полились из меня на страницы, и я писал и писал — мама, папа, Сантьяго, мама, папа, Сантьяго, мама, папа, Сантьяго. Исписал три страницы, и все не мог остановиться.

Я прикурил еще одну сигарету и рассмеялся. Посмотрите на меня — стою посреди ночи в курительной яме, дымя и предаваясь воспоминаниям. Теперь я уже не знал: хорошо это или плохо — вспоминать? Что, если я все вспомню, но ничего не изменится? Что, если я навсегда останусь таким?

Мне нравился холод сейчас.

Нравилось то, что я трезв.

Нравилось, что по моим венам не течет бурбон. И на мгновение, на очень короткое мгновение я почувствовал себя живым и почти свободным. Было странно ощутить такое кратковременное счастье. Странно и прекрасно. Это было намного лучше кокаина.

Закурив очередную сигарету, я увидел, что в курительную яму кто-то идет. Еще не разглядев лица, я уже знал, что это Шарки.

— Привет, — сказал я.

— И тебе здаррова, — отозвался он.

Я засмеялся, и мы обнялись.

— Мы психи, — заявил Шарки.

— Да, мы такие.

— Но я ебанутый на всю голову псих, — уточнил он. — Рафаэлю снова пришлось меня будить — я опять лунатил. Собирался выйти за дверь в одном лишь гребаном белье. Этот Рафаэль прям как сторожевая собака.

— Мне нравятся собаки.

— Мне тоже. — Он закурил. — Я думаю, у Рафаэля все будет хорошо.

— И я так думаю. Шарки, может с возрастом мы, как и Рафаэль, все поймем?

— Поймем что?

— Не знаю. То, что должны в конечном итоге понять.

— Я не собираюсь доживать до возраста Рафаэля.

— Пятьдесят три — это не так уж и много.

— Ну так я ни черта не доживу до пятидесяти трех.

Мне стало грустно от мысли, что Шарки не верит, что доживет до старости. Грустно и холодно внутри.

— А что ты думаешь насчет нас, Зак?

— Не знаю.

— Хочешь, скажу тебе правду?

— Давай.

— Не думаю, что у меня когда-нибудь все будет хорошо. Не думаю, что мне это дано.

— Это неправда.

— Это правда, Зак.

— Но ты же работаешь над собой.

— У меня ничего не выходит, Зак.

— Так поговори с Адамом, — предложил я. — Адам поможет.

— А что он сделает?

— Поговорит с тобой. Поможет тебе.

— Не. Для Адама я всего лишь работа — ни больше, ни меньше.

— Это не так.

— Это так, Зак.

— Он заботится о нас.

— Ему платят за то, чтобы он заботился о нас.

— Ну да, он же благодаря этому стал богатым как Крез.

— А ты, значит, стал его большим добрым другом? Что Адам сделал для тебя, Зак?

— Он пытается помочь.

— О, так ты с таким азартом защищаешь его, потому что он выполняет свою долбанную работу?

Шарки переживал неприятное время и вымещал свою злобу на Адаме. Меня это бесило.

— Все это неважно, — сказал я. — То, что Адам чувствует ко мне или к тебе, нравимся мы ему или нет — все это неважно.

— Да ты сам не знаешь, что мелешь, приятель.

— Знаю. — Я думал о Рафаэле, о трубе мистера Гарсии. — У меня новая теория. Важно то, что думаю я. Важно то, что чувствую я.

— И что же ты думаешь, Зак? Что же ты чувствуешь?

Мне хотелось сказать ему, что я люблю Адама, люблю Рафаэля, и что его я тоже люблю. Вот что действительно важно. Но я этого не сказал. Любовь — очередной мой секрет, который я никогда никому не открою. Важно, что я признался в нем самому себе. Лишь это имеет значение.

— Хочешь знать, что я чувствую? Что мне нужна еще одна сигарета.

Шарки засмеялся. Мы оба засмеялись.

Выкурили, стоя на холоде, еще по одной.

Ненавижу зимы.

Шарки думал о чем-то своем, я — о своем. Я думал о том, что, по-моему, слишком сильно полюбил ночь. Ничего в этом хорошего нет.

5

Когда мы с Шарки вернулись в кабинку, Рафаэль не спал — он писал что-то в своем дневнике. Оторвавшись от него, он махнул нам рукой. Рафаэль выглядел таким маленьким… Я никак не мог решить, на кого он сейчас похож — на мальчишку или старика. Довольно странно думать об этом, но именно это пришло мне в голову. О чем интересно он пишет? Уверен, о чем-то очень красивом. У меня вдруг мелькнула мысль, что я хотел бы быть словами, которые Рафаэль выводит сейчас на листе. Это навело меня на другую мысль — о бумажных клочках в моем сознании. Чудные у меня все-таки мысли.