Я погиб в первое военное лето

Сегодня мы нанесли три огневых удара по карте. Один пришелся по перекрестку села, второй - по участку леса напротив нас и последний - по лесистому пригорку, расположенному левее от него, где, по данным пехоты, должен находиться какой-то наблюдательный или командный пункт. Едва ли огонь мог быть особенно точным, потому что и наша собственная позиция не была топографически точно привязана по карте, и данные для стрельбы никак не откорректированы наблюдательными пунктами. Все делалось на глазок, по принципу: эх, была не была. В ответ получили оттуда несколько неточных мин.

Ждем обеденного перерыва.

Как ни странно, но он действительно существует и выдуман не нами. Дело в том, что немцы воюют по часам, будто они прежние аккуратные ремесленники: фронт просыпается с восходом солнца, с часу до двух затишье, то есть обед, и вечером работа продолжается до захода солнца. В этой регулярности, честно говоря, есть что-то жуткое: война превращена в организованный труд, как на фабрике или на помещичьих угодьях. Убийство стало повседневным ремеслом.

Нам этого никак не понять. Если обратиться к истории, то ни о чем подобном ни читать, ни слышать не приходилось. Правда, история и прежде знала профессиональных военных и платных наемников, бывали и армии с твердым распорядком. Только маловероятно, чтобы фаланги Александра Македонского, легионы Цезаря или орды хана Батыя воевали по расписанию: с такого-то до такого-то часа убиваем, потом делаем часовой перерыв, после чего принимаемся снова. Наоборот: смутно помнится, что в Библии один иудейский полководец кричал солнцу, чтобы оно не двигалось с места до тех пор, пока он не разделается с врагами. Или, скажем, чем кончилось бы сражение под Цесисом [город в Северной Латвии, где весной 1919 г. эстонская армия в ожесточенных боях уничтожила немецкую дивизию], если бы наши солдаты, когда дрались с ландесвером, соблюдали обеденный перерыв? Да и вообще: регулярность и распорядок дня при убийствах - это уж нечто совсем бесчеловечное. Война сама по себе - с начала и до конца бесчеловечна, противоестественна, противна человеческой природе, и уж совсем чудовищно превращать ее во что-то повседневное, обыденное, регулярное. Убийство стало профессией с твердым и регулярным рабочим днем...

Хотя мы никогда между собой на эту тему не говорили, все мы относимся к этому одинаково. Нередко мы пытались нарушить этот ремесленнический распорядок дня: иногда мы наносили огневой удар во время обеда, случалось - и ночью.

А все же мы ждем наступления обеденного перерыва у немцев. Просто потому, что нет большой опасности и можно заниматься делами, которые предпринимать в другое время гораздо рискованнее.

Но сегодня в обеденный перерыв произошла совсем непонятная история. Ожидаемая тишина наступила, ко она закончилась несколько раньше установленного времени. Справа от нас, в густом ольховнике, вдруг раздался грохот сражения, застрочили пулеметы и автоматы, забахали минные разрывы, зазвучали слова команды. Инстинктивно мы схватились за оружие, у нас была одна мысль: противник прорвал фронт и пытается взять нас в кольцо, потому что в следующую минуту возник грохот боя и слева.

- Ребята, странное дело, ведь ни одна пула не просвистела и не щелкнула по дереву, - вдруг заметил Ильмар. Мы прислушались: в самом деле, такой тарарам стоит, а не слышно, чтобы летела пуля или осколок мины, и заросли не трещат от пулеметных очередей или минных разрывов.

Мы бросились к орудиям. И там обратили внимание на это странное обстоятельство. Командир батареи уже доложил в полк. Выяснилось, что пехотная часть, которую мы поддерживаем, никак не может разобраться, в чем дело, и занимает, как говорится, выжидательную позицию.

- Ребята, придется выслать разведку, что-то здесь не так, - сказал подошедший к нам лейтенант Вийрсалу. - Пехота сделает то же самое. Пойдем прямо на шум.

С лейтенантом Вийрсалу отправились три человека.

Тут ожил и немецкий фронт впереди. Явственно зашелестели мины и, насколько удалось в этом шуме разобраться, впереди застрочили автоматы. Слева и справа, судя по грохоту, сражение продолжалось с прежней силой, не приближаясь и не удаляясь.

Прошло с полчаса, и на правом фланге все смолкло. Сколь внезапно сражение началось, столь же внезапно оно и прекратилось. Чуть позже смолкло и слева, только впереди шел довольно ожесточенный бой.

Командир батареи дал новые установки для стрельбы, и наши старые трехдюймовки принялись за дело: стали обстреливать немецкие позиции прямо по фронту.

Среди этого грохота вернулся лейтенант Вийрсалу со своими ребятами, и теперь между ними весьма неохотно шагал долговязый, белобрысый немецкий унтер в очках. Рууди первым увидел пленного.

- Kuuten morjen, навозный берлинский соловей. Vii jeets? [Доброе утро... как поживаешь? (искаженный немецкий язык)] - крикнул он немцу.

- На этот раз ты как нельзя больше прав, - ответил лейтенант Вийрсалу, - он действительно соловей.