Я погиб в первое военное лето

Какого дьявола мы таскали за собой всякие склады, этого никто не понимает. Продовольственный - это еще можно понять. Он находился в реквизированном в Тарту автобусе, за рулем сидел штатский водитель. Но именно этот красный автобус, набитый консервами, мы сами и подожгли, он обуглился и пришел в полную негодность. Произошло это, когда мы первый раз попали в окружение и распространился панический слух, что все равно попадет все к немцам. Водитель автобуса остался сидеть на обочине. Что с ним стало, неизвестно. Он лицо гражданское, его с собой не взяли.

Теперь мы бросили несколько пароконных телег, груженных совершенно новыми шерстяными солдатскими одеялами, воловьими шкурами, из которых вышло бы сто пар прочных подметок, портянками, бельем, мылом и прочим добром, и прежде всего средствами противохимической защиты. Там же был один-единственный на весь полк велосипед.

Все это мы не стали жечь, просто свалили в кучу посреди деревни - пусть люди воспользуются. Разумеется, воспользовались, добро не пропало даром. Велосипед схватил один паренек, который ездить не умел. Может, по нашей вине упал и расшибся, кто его знает. Все пытался гордо проехаться, натянув резиновые перчатки, заимствованные из химкомплектов, но то и дело падал. Наверно, так и не успел до прихода немцев научиться.

Даже полковая лавка была у нас с собой - как в Тридцатилетнюю войну: большой серый ящик с булочками, еще эстонского происхождения, копченой колбасой, мылом, папиросами, перочинными ножами и бритвенными лезвиями. Перед боями все это как-то само собой исчезло, мы просто-напросто опустошили ящик, не платя денег, военное время! И солдат-лавочник пошел просить у начхоза другую должность.

28

Сегодня противогазы были в большой цене. Оказывается, в батарее нашлось еще пять или шесть штук, преимущественно у повозочных, на телегах среди прочей поклажи.

А произошло вот что: позади нашей позиции находился какой-то совхозный центр с конторой, амбарами и хлевами. Все было дочиста эвакуировано.

Ах да, там мы увидели какие-то странные телеги, которые стояли возле хлевов, оглобли вверх, издали мы подумали, что это целый полк противовоздушной обороны. Нам, эстонцам, эти телеги показались такими диковинными, что мы никак не могли на них насмотреться. Они были на удивление простые и на удивление маленькие. Между двумя оглоблями приколочено пять или шесть досок. Это составляло днище, а боковин и в помине не было. Снизу, под днищем, к тем же оглоблям прибита гвоздями двухколесная ось - вот и вся телега. На ней могло уместиться четыре-пять вил навоза или один большой узел. Позже такие же устройства нам приходилось видеть в обозах беженцев. Объяснить это, очевидно, можно тем, что здесь вообще нет дорог и более тяжелый воз просто увяз бы.

Однако я отклонился.

Важнее другое: в совхозе была пасека. Около нее упало несколько снарядов, в три-четыре улья угодили осколки, некоторые из них повалились, и пчелы очень волновались.

Ясно, что мы тут долго не задержимся, придут немцы и все равно разорят пасеку. Отсюда единственно правильный вывод - бери, что можно. Сформировалась команда из пяти добровольцев, все в противогазах и неизвестно откуда добытых рукавицах. У троих перчатки, у двоих - шерстяные варежки Нашлись также ведра и котелки.

Операция прошла во всех отношениях удачно, только вот пчелы нещадно атаковали грабителей. Лишь бегство сквозь густые ольховые заросли спасло их от преследования.

Были и поражения. Несколько пчелок нашли дорогу Ийзопу за шиворот. На следующий день шея у него была как у капиталиста - толстая, и в сторону он мог смотреть, только поворачиваясь всем корпусом. Халлоп вместе с сотами сунул в рот переполошившуюся пчелу, в смертельном страхе она вонзила ему в язык жало. Теперь язык с трудом умещался во рту, парень только и мог что пить. Сярель, спасаясь бегством, на полпути сорвал противогаз и получил от разгневанной преследовательницы хорошего тумака в левый глаз, который с ужасающей быстротой заплывал, несмотря на то, что Рууди велел прикладывать к ужаленному месту влажную глину. Свежая коровья лепешка была бы еще лучше, добавил он, да где ее возьмешь.

- Ну что ты стонешь, Карлуша, - утешал он, - разве тебе плохо теперь целиться: глаз сам закрыт, не нужно зажмуривать!

Уже вечером даже непосвященный мог бы заметить, что количество лиц, быстро убегавших в заросли, почему-то резко увеличилось.

29

- Помнишь, - сказал мне Рууди, когда мы вечером устроились на ночлег под одноколкой, - в Тарту было одно место, где сразу так чудесно и громко начинали звенеть шпоры. Там, где улица Тяхе пересекается с Рижской, знаешь, еще не "доходя до "Дома солдата".

Как же мне не помнить. Конечно, помню. Да, как чудесно и громко звенели там наши строевые шпоры.

А в душе разве не возникает вдруг какой-то вакуум, где вдруг начинает звенеть такая боль, что замирает сердце.

30