Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

В отличие от Штирлица, длинно – длинно морочившего голову абверу, русская актриса в австро – немецком театре распознается с первой сцены, после первого диалога, если не сказать, мизансцены. Даже если эта актриса родом из немецкого города Бохума и играет нынче не на русском, как всего пару лет назад, а на чистейшем и родном для себя) немецком языке. Не зная Яну в лицо, я вычислила ее во время спектакля мгновенно, интуитивно: по той истовости, с которой она играла свои монологи – диалоги, забыв все на свете, погрузившись в роль по макушку. В ней чувствовалась загадка, так упорно приписываемая русской душе. Чувства ее героини (имена в пьесе не называются) шли изнутри, разрывали сердце, вынимали душу. Выученная московской сценой, она настолько отличалась от остальных актеров, чья манера игры была более четкой, более рассудочной и более привычно немецкой, что сразу завладела зрительским вниманием и уже не отпустила до самого конца. Она откровенно «тянула» и «вытягивала» спектакль, еще не устоявшийся, не раскрывшийся и, как мне показалось, не до конца понятый и продуманный режиссером – постановщиком (Катрин Хиллер). И трое партнеров Яны (Катарина Шуберт, Денис Петкович и Давид Ротт) вольно или невольно (второе вернее) группировались вокруг нашей героини.

После спектакля в театральном буфете она была совершенно иной, изменившейся и внутренне, и внешне. На восторги поежилась:

– Некоторым здесь моя игра непонятна, недоумевают, зачем я это делаю? И зрители, и критики не приемлют. Поначалу страдала: «Боже, надо что – то изменить! Германия, Австрия – это совершенно другие страны. Я должна ощущать себя по – другому, делать все по – другому». А теперь думаю: «Не надо ничего менять в себе». Думаю: «Все это не случайно». Ну, то, что я поехала учиться в Россию. Учись я здесь, может быть, и не доучилась бы. Потому что все, что там, в России, из меня вынимали, вырывали и открыли – таки, здесь мало кому интересно. Но я только так и могу и только так и буду работать.

– Считаете, Ваша игра здесь раздражает?

– Бывает. Немецким театрам часто свойственна этакая холодная игра, которая, я бы даже сказала, не от головы идет, это форма такая. Но мне, когда я вижу форму и не вижу, что у нее и внутри что–то есть, неинтересно. Вот русская матрешка – ее интересно открывать, когда знаешь, что внутри есть еще, и еще, и еще… А если там внутри ничего нет, зачем же ее открывать? Не имеет смысла.

Пьесу Сары Кейн зрители в тот день восприняли не слишком: кто – то подсмеивался над репликами, хотя ничего смешного не произносилось, кто – то откровенно зевал. Яна уверила, что просто день такой выдался, обычно на этот спектакль, мол, ходит более продвинутая публика. И после заключительной реплики – лучший способ распознать, задел или не задел спектакль, – никто стремглав не бросается с номерками в гардероб…

Как она попала в Школу – студию МХАТ? После окончания гимназии приехала посмотреть Москву, и почти что случайные знакомые, узнав, что Яна мечтает стать актрисой, привели ее именно в этот театр. Она ходила на занятия, смотрела, слушала, почти ничего не понимая. И постепенно втянулась, за два года выучила язык, и партнеры по сцене перестали ее воспринимать как иностранку.

Первый самостоятельный отрывок готовила из Ибсена. Взяла немецкий вариант и стала сравнивать, долгое время приучала себя просто ощущать русские слова. С ней занималась Анна Николаевна Петрова, очень строгий педагог, занимались терпеливо студенты. На втором курсе Табаков сказал, что если справится с произношением, у нее будут шансы и в его театре. Но Яна все – таки решила уехать. Они с Олегом Павловичем время от времени виделись то в Вене, то в Берлине, то в Бостоне. И он всегда интересовался ее работой и планами.

Школу – студию МХАТ Яна Беккер окончила с красным дипломом, который в Западной Европе актеру и сам по себе не очень – то нужен, а уж красный – подавно. Нет, конечно, случается, что спрашивают и, узнав про театральный вуз в Москве, такими глазами смотрят!..

Завершив штудии, она решила ехать в Берлин, показаться режиссеру Андреа Брет, постановки которой видела, будучи школьницей, Госпожа Брет позднее призналась, что поначалу думала, будто девица все – все про себя выдумала – и про Москву, и про красный диплом… Но написала в ответном письме: «Приезжай, посмотрим». Показывала Яна отрывок из «Дяди Вани». На немецком, естественно. И еще кое – что немецких драматургов. Нет, – подумала режиссер, – где – то она все же училась!» А вслух произнесла: «Что ж, теперь давай на русском». Как, мол, вывернешься. А для Яны это было несказанное облегчение! Ей уже и трудно, и странно было разговаривать на немецком, не то что играть. Язык звучал как чужой. И она на таком подъеме показала кусок из своего дипломного спектакля «В баре токийского отеля», что немедленно была принята в труппу берлинского театра. Первую свою роль учила так же, как Ибсена в Москве, только наоборот, вместо немецкого текста взяла русский. И как на первом курсе передумывала на другой язык…