Я – посланник

– Как ты догадался?

– Интуиция, – говорю я и приступаю к чтению.

Пара страниц, и она засыпает в кресле-качалке. Разбудив, я помогаю ей дойти до кровати.

– Спокойной ночи, Джимми.

– Спокойной ночи, Милла.

На обратном пути я думаю о своей находке. Ага. Это листок, который лежал в книге на манер закладки. Обычный такой листок из блокнота, тоненький и пожелтевший от старости. На нем стояла дата: 5 января 1941 года. И написано всего несколько строк. Таким, знаете ли, типично мужским, как курица лапой, почерком. Примерно как у меня самого.

Там было написано:

Дорогая Милла!

Моя душа принадлежит твоей.

С любовью, Джимми.

В следующий раз она извлекает старые фотоальбомы, и мы внимательно просматриваем их. Милла то и дело показывает на молодого человека, – тот обнимает или целует ее на фотографиях. Или просто стоит рядом.

– Ты всегда был таким красивым, – говорит она.

На фото Милла гладит Джимми по лицу, и я понимаю, каково это, когда тебя любит такая женщина. Кончики ее пальцев излучают любовь. Любовь звучит в ее голосе.

– Ты изменился, конечно, но все равно выглядишь замечательно. Да-да-да, ты всегда был у нас первым красавчиком, все девушки это говорили. Даже мама сказала: «Смотри, какой мужнина! Красавец, порядочный – будешь как за каменной стеной». Гляди, повторяла она, не упусти и береги его как зеницу ока!

Вдруг Милла поднимает глаза – в них читается паника:

– О, Джимми! Я ведь берегла тебя? Как зеницу ока?..

Еще чуть-чуть – и я заплачу.

Нет, точно заплачу. Поэтому я смотрю в добрые, милые глаза старой леди и говорю:

– Да, Милла. Ты меня берегла. Как зеницу ока. Лучшей жены я бы не смог сыскать в целом све…

И тут она разражается слезами. Уткнувшись в мой рукав, она долго плачет и плачет. И смеется. Всхлипывает – от отчаяния и радости одновременно. Ее слезы, теплые, милые, как она сама, пропитывают мой рукав и согревают руку.

Потом она предлагает мне шоколадный торт – тот самый, что я принес пару дней назад.

– Увы, не припомню, кто его принес, – ласково говорит Милла, – но он очень вкусный. Попробуешь?

– С удовольствием, – отвечаю я.

Торт, конечно, маленько зачерствел, – но что с того?

Это самое вкусное угощение в моей жизни.

Несколько дней спустя вся наша компания вновь собирается на крыльце моей развалюхи – играем в карты. И мне даже везет, но тут вдруг наступает странноватая тишина. А затем из дома доносится звук.

– Телефон, – говорит Одри.

Что-то не так. Что-то нехорошее происходит – и внутри меня начинает шевелиться зловещее предчувствие.

– Ну, ты трубку будешь брать или нет? – спрашивает Марв.

Я встаю. Перешагиваю через дрыхнущего Швейцара. Во мне все трясется от неожиданного страха.

Телефон требовательно звонит – ну-ка, сними трубку, парень!

Я уступаю:

– Алло?

В ответ – тишина. Полная.

– Алло?

Опять ни звука.

– Алло? Кто это?

И тогда в ухо вползает голос, пробирающий меня до печенок. Вот прямо-таки вползает и долезает до самых печенок. Хотя сказаны-то всего три слова:

– Как дела, Джимми?

В груди все обрывается.

– Что? – переспрашиваю я. – Что вы сказали?

– Ты знаешь, о чем я.

И я остаюсь наедине с короткими гудками.

Возвращение на крыльцо дается с трудом.

– Эд, ты проиграл, – заявляет Марв.

Но мне не до злорадных реплик.

И не до карт – чего уж там.

– Да на тебе лица нет, – замечает Ричи. – Сядь, а то рухнешь.

Совет хороший. Я пытаюсь вновь сосредоточиться на игре.

Одри бросает на меня встревоженные взгляды: мол, все ли с тобой в порядке, Эд? Да, да, все нормально, Одри.

После игры она остается у меня, и я еле сдерживаюсь, чтобы не рассказать всю эту историю с Миллой и Джимми. На языке так и вертится вопрос: «Что же мне делать, Одри, дай совет?» Но ирония в том, что я и так знаю, как быть. И никакое другое мнение – даже Одри – не в состоянии ничего изменить. Все предельно ясно: пора двигаться дальше. Я избавил Миллу от одиночества, и наступило время либо заняться следующим адресом, либо вернуться к проблеме Эдгар-стрит. Конечно, я могу приходить к Милле с визитами, но пора делать что-то еще.

Решено. Двигаюсь дальше.

Вечером я, как всегда, вывожу Швейцара на прогулку. Уже поздно, но мы идем вниз, до кладбища. Там я захожу к отцу. А потом мы бродим среди могил.

И вдруг свет карманного фонарика ударяет мне прямо в лицо.

Точно, охранник.

– Ты вообще в курсе, который час? – интересуется он.

Кладбищенским сторожем оказывается здоровенный парень с усами.

– Без понятия, если честно, – отвечаю я.

– Одиннадцать минут первого! Ночью кладбище закрыто для посетителей.

Остается только развернуться и уйти. В другой раз я бы так и поступил. Но не сегодня. Сегодня рот мой открывается сам собой.

– Сэр… У меня тут… э-э-э… В общем, я ищу одну могилу, – бормочу я.

Охранник меряет меня взглядом. На лице у него написана нерешительность. Помочь? Не помочь? В конце концов на физиономии прочитывается решение: «да, помочь».

– Чью?

– Джонсон. Это фамилия.

Он качает головой и отфыркивается:

– Джонсон! Да ты, парень, в курсе, сколько тут Джонсонов лежит?

– Нет, сэр.

– Ты-ся-чи.