Я познаю мир. Философия

Все, что они и другие «безумцы» говорили и писали, ни из каких опытных данных вывести было нельзя — нужно было действительно иметь Большой разум, жить большим сознанием, быть чистым и незамутненным зеркалом Вселенной, прислушиваться к ее невразумительному голосу. Так, знаменитый астроном Кеплер помимо научных изысканий занимался составлением гороскопов для важных особ — он считал, что знает особые внутренние тайны движения звезд, чувствует их подспудное влияние на себя и только в силу этого может быть астрономом. Ньютон из этих же соображений писал алхимические трактаты, искал философский камень и уделял этому не меньше внимания, чем теоретической физике.

Видение мира большим сознанием — не только не менее важная вещь, чем утилитарно-практическое отношение к нему. Лишь оно вообще делает возможным любое отношение, любую науку, любые практические действия. Вид звездного неба с загадочно-прихотливым узором светящихся и мигающих на нем точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с объемлющим меня благоговением, чувством и моего одиночества перед лицом этого неба, и моего сродства с ним — все это, взятое вместе как нераздельное единство, есть в большей мере реальность, нем образ мира в любой научной теории.

МОЖНО ЛИ ЧЕЛОВЕКА ЧЕМУ-НИБУДЬ НАУЧИТЬ?

Еще одним серьезным аргументом в пользу существования большого сознания служит теория воспоминания Платона. Платон утверждал, что человека ничему нельзя научить, если понимать учение как перекладывание знаний из одной головы в другую. Человек должен сам все вспомнить.

У этого высказывания Платона есть два плана: мифологический и рациональный. В мифологическом плане душа, согласно Платону, до рождения человека жила среди богов и там набиралась знаний, а родившись и получив от богов эту душу, человек должен только вспомнить то, что она усвоила ранее.

В рациональном плане в теории воспоминаний есть глубокий смысл: всему действительно важному человека научить нельзя. Нельзя, например, научить быть Эйнштейном — нет таких учебников. Эйнштейн, кстати, сам во время учебы особых талантов в физике не обнаруживал и имел по ней тройку в аттестате. Но что-то такое было в Эйнштейне, чего не было в других: раскованная фантазия, смелость мышления, т. е. то, чему научить нельзя, что нужно только из себя извлечь и в атом смысле — вспомнить.

Нельзя научить быть Моцартом: очень многие музыканты его времени знали лучше теорию композиции, тот же Сальери был гораздо более образованным в музыке, чем Моцарт. Но того, что было в Моцарте, не было ни в одном музыканте. В фильме «Амадеус» у Моцарта вообще нет черновиков: он слышит музыку и записывает, а не сочиняет ее, не вымучивает. Что значит — слышит? Бог ему надевает? Или он слышит музыку сфер, как Пифагор? В любом случае научить такому слуху нельзя ни в одной консерватории.

Есть лингвисты, которые знают по нескольку десятков языков. Выучить столько нельзя. Чтобы выучить один — немецкий или французский, — надо запомнить несколько тысяч слов, в том числе сотни глаголов в шести-восьми временах, огромное количество идиоматических выражений и т. д. А тут человек знает десятки языков. На самом деле он выучивает два-три языка (уже для этого нужны специфические способности), а все остальные как бы вспоминает. Он начинает чувствовать «душу» языка, внутренние связи и опорные блоки как внутри языка, так и между языками, например индоевропейской группы. Язык как бы «открывается» такому человеку, и каждый следующий словно бы «всплывает» в нем, поднимается из глубины души.

В истории философии был знаменитый спор между немецким философом-рационалистом и математиком Лейбницем и английским философом-эмпириком Локком. Лейбниц, вслед за Декартом, утверждал существование врожденных идей, говоря, что самое важное и главное знание в рождено человеку. Не в том смысле, что человек рождается со знанием законов физики или математики, но в том, что человек, если его правильно развивать и воспитывать, неизбежно сам придет к открытию важнейших истин. Врожденное знание как бы потенциально заложено в человеке. Как скульптор, смотря на кусок мрамора, уже видит в нем скульптуру, видит по прожилкам и линиям этого куска, что нужно отсечь, чтобы скульптура проявилась, так и знание определенным образом ужо есть в человеке, каким бы «сырым» и необразованным он ни был.

Но достать это знание из себя, «вспомнить» его — очень сложная и для многих непосильная задача.

Все важное и денное нельзя передать как результат, набор приемов работы — нужно самому додуматься, самому дойти до всех тонкостей профессии, нужно, чтобы тебе самому открылось.

А этому никто не учит. Это дается только в воспоминании, только на пути раскрытия в себе большого сознания.