Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Однажды, в середине 1945 года, генерал Ратов пригласил меня к себе на обед. Жили мы в одной гостинице, наши номера находились в одном общем коридоре. Зашел я к нему. Вижу: посреди комнаты стоит большой сервированный многими различными закусками и винами стол. Стою в недоумении. А генерал Ратов говорит: «Садись, мы с тобой сегодня попируем, а то вряд ли когда еще встретимся. У нас ведь много общего». Я сел. Он наливает в стопку коньяк. «Ну, давай выпьем за нашу победу и твое освобождение!» Выпили, закусили. «А теперь, — говорит генерал, — выпьем за наших однокашников — живых и мертвых». И начался у нас задушевный разговор. Он спрашивал меня о том, где я попал в плен, как это случилось. И я рассказал ему подробно об обстоятельствах моего пленения. Говорил о первых месяцах войны, разгроме 6-й и 12-й армий. О боях в Подвысоком, о партизанщине, о работе в подполье, о провале. О пережитом в тюрьмах, о следствиях и заключении в концлагерь Владимиро-Волынский, а затем о других лагерях в Германии. Рассказал я и о лагере в Норвегии. «Да, — говорит Ратов, — тяжелая выпала для тебя доля! Ну, здесь уж ничего не поделаешь, не ты, так я. Хорошо, что вы выстояли в 1941 году; если бы не устояли, а быстро откатились назад, неизвестно, что еще было бы с Москвой и Сталинградом. Вы совершили большой подвиг. К сожалению, не все это понимают. И по-разному оценивают военнопленных 1941 года. Некоторые утверждают, что вы открыли фронт врагу, что ты должен быть к этому готов. На Родине всем вам, и тебе в частности, придется пережить большие испытания. Но, я думаю, все закончится к лучшему. Но в армии тебе уже не служить: есть указ Президиума Верховного Совета о демобилизации всех военнопленных. Тебе нужно будет искать другую работу. И чем раньше, тем лучше. Лучше всего устраиваться на работу летом. Если хочешь — можешь выехать хоть сейчас». Я пришел в замешательство от того, что он мне сказал. Как сейчас? Ведь нужно же сначала людей отправить, а потом уж и самому уезжать. «Ничего, — говорит Ратов, — дело ты уже наладил хорошо. Теперь все пойдет по графику. Так что можешь уезжать. Твоя семья — жена и дети — тебя уже ждут. Твое письмо я передал им. Живут они там же, где жили до войны, — на 2-й Извозной. А может быть, ты не хочешь уезжать на Родину? Может быть, ты уже здесь женился и заимел вторую семью?» Я расценил это как оскорбление и возмутился. Тогда Петр Ратов стал извиняться, объяснять, что пошутил неудачно. «Хороши шутки! Не поехать на Родину? Стать невозвращенцем? Это ведь измена Родине! Разве я могу совершить это? Ты хорошо меня знаешь по Академии Генштаба, ты хорошо меня изучил здесь, в Норвегии. Знаешь уже обо всем, что я здесь сделал. Не забывай, что сто тысяч освобожденных военнопленных — это дело рук самих военнопленных! Мы сами разоружили немецкую охрану и освободились от фашистских концлагерей еще задолго до приезда сюда англичан и американцев. А твоя военная миссия приехала самой последней, застала все лагеря переформированными в советские воинские части и соединения, объединенные под моим командованием. А ведь произошло это не случайно. По-видимому, и я лично сыграл здесь какую-то положительную роль. Я ведь тебе об этом уже рассказывали. И теперь добавлю, что лагерь Рюге, который не хотел ехать на Родину и где тебя во время выступления забросали гнилыми яйцами, стал советским и едет на Родину. Ты тогда рассвирепел и улетел в Данию, а мне приказал сделать лагерь Рюге советским. Ничего нет легче, чем отдать приказ и улететь. А как выполнить этот приказ? Я это сделал. А каких трудов это стоило мне и моим товарищам, ты не знаешь. Пришлось применить оружие, арестовать все лагерное руководство, всю эту банду власовцев и полицаев. И мы сделали это так, что союзники ничего об этом не знали. Они увидели над лагерем красный советский флаг и никак не могли понять, как это произошло. А ты говоришь мне такие обидные слова, допускаешь, что я могу не поехать на Родину! Ты не понимаешь, как у нас обострено чувство любви к Родине. Это бывает, по-видимому, только у тех, кто терял Родину! В неволе чувство любви к Родине вырастает в тяжелую непереносимую тоску по родным местам, где родился, вырос и жил, по людям, родному языку, культуре». — «Молодец, Василий Андреевич, — говорит Ратов, — ты остался таким, каким я тебя знал до войны. Я рад этому. Моя вера в тебя непоколеблена. Скажу теперь тебе по секрету, что не все в штабе миссии так думают о тебе, как я. Ко мне поступает устная и письменная информация о тебе, что ты вновь неблагонадежен и что якобы сам говорил, что уедешь в Англию.