Я приду плюнуть на ваши могилы...

— Я хотела бы с ним познакомиться, — сказала она.

Казалось, она рассталась с той грубостью, которую демонстрировала у Декстера и у Джики, и забыла, что я делал там с нею.

— Я предпочитаю, чтобы вы его не знали, — сказал я.

Я и вправду так думал. Но я ошибался, думая, что она все забыла.

— У вас забавные друзья, — сказала она, резко переходя от одной темы к другой.

Мы продолжали танцевать. Между одной вещью и другой практически не было пауз, и это помогло мне избежать ответа.

— Что вы сделали с Джин, в тот раз? — сказала она. — Она сама не своя.

— Ничего я с ней не сделал. Я только помог ей протрезветь. Есть известный набор приемов.

— Не знаю, может быть, вы мне морочите голову. С вами трудно это понять.

— Да я прозрачен как хрусталь!.. — заверил я ее.

Теперь была ее очередь не отвечать, и в течение нескольких минут она целиком предавалась танцу. Она расслабилась в моих руках и, казалось, ни о чем не думала.

— Хотела бы я быть там, — сделала она заключение.

— И я хотел бы того же, — сказал я. — Тогда бы вы сейчас были спокойны.

От этой фразы у меня самого загорелись уши. Я вспомнил тело Джин. Взять их обеих и одновременно прикончить, предварительно все сказав им. Невозможно…

— Я не верю, что вы думаете так же, как говорите.

— Не знаю, что я должен сказать, чтобы вы поверили, что я так и думаю.

Она горячо запротестовала, заявила, что я педант, а потом обвинила меня в том, что я говорю как австрийский психиатр. Это было слегка чересчур.

— Я хочу сказать — в какие моменты вы верите, что я говорю правду?

— Мне больше нравится, когда вы ничего вообще не говорите.

— И когда я вообще ничего не делаю?

Я сжал ее покрепче. Она, без сомнения, поняла, на что я намекал, и опустила глаза. Но я не собирался оставить ее так легко. К тому же она сказала:

— Это зависит от того, что вы делаете…

— Вы одобряете не все, что я делаю?

— Должно быть скучно, если вы это делаете со всеми.

Я чувствовал, что понемногу продвигаюсь вперед. Она почти дозрела. Еще несколько усилий. Я хотел понять, действительно ли дело на мази.

— Вы говорите загадками, — сказал я. — Что вы имеете в виду?

На сей раз она опустила не только глаза, но и голову. Она на самом деле была гораздо ниже меня ростом. В волосах у нее я увидел большую гвоздику. Она ответила:

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. О том, что вы делали со мной в тот день на диване.

— И что же?

— Вы делаете это со всеми женщинами, которых встречаете в своей жизни?

Я громко рассмеялся, и она ущипнула меня за руку.

— Не смейтесь надо мной, я не идиотка.

— Конечно, нет.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Нет, — сказал я. — Я делаю это не со всеми женщинами. Откровенно говоря, есть очень мало женщин, с которыми хочется это делать.

— Вы мне морочите голову. Я прекрасно видела, как ведут себя ваши друзья…

— Это не друзья, это приятели.

— Не придирайтесь к каждому слову, сказала она. — Занимаетесь ли вы этим с приятельницами?

— Вы думаете, что можно захотеть делать это с подобными девицами?

— Я думаю… — прошептала она. — Бывают моменты, когда можно много разного делать со многими людьми.

Я посчитал, что надо воспользоваться этой фразой, чтобы чуть-чуть крепче обнять ее. В то же время я пытался погладить ее грудь. Но взялся за это слишком рано. Она мягко, но уверенно отодвинулась.

— В тот день, знаете ли, я выпила, — сказала она.

— Не думаю, — ответил я.

— О!.. Вы полагаете, что трезвая я позволила бы делать с собой такое?

— Конечно.

Она опять опустила голову, потом подняла ее и сказала:

— Не думаете же вы, что я пошла бы танцевать с кем попало?

— Я и есть кто попало.

— Вы прекрасно знаете, что нет.

Мне нечасто приходилось вести такие изнурительные беседы. Эта девица выскальзывала из рук, как угорь. То казалось, что она рванулась вперед, то вдруг она становилась на дыбы при легчайшем контакте. И все-таки я продолжал разговор:

— Что же отличает меня от других?

— Не знаю, вы хорошо смотритесь, но есть что-то другое. Например, голос.

— И что же?

— Это необычный голос.

Я опять громко рассмеялся.

— Нет, — настаивала она. — Это более низкий голос… более того… Не знаю, как бы сказать… более четкий.

— Это от привычки играть на гитаре и напевать.

— Нет, — сказала она. — Я не слышала, чтобы певцы и гитаристы пели так, как вы. Я слышала голоса, напоминающие мне ваш голос; ну да… там… на Гаити. Голоса негров.

— Вы мне делаете комплимент, — сказал я. — Лучших музыкантов не сыскать.

— Не говорите глупостей!

— Вся американская музыка произошла оттуда, — уверенно сказал я.

— Я так не думаю. Все большие оркестры, играющие танцевальную музыку, — это оркестры белых.

— Ну, конечно, у белых лучше положение, и они могут использовать открытия, сделанные черными.

— Не думаю, что вы правы. Все великие композиторы — белые.

— Например, Дюк Эллингтон.

— Нет, Гершвин, Керн и все другие.

— Все — эмигранты из Европы, — заверил я ее. — И эти-то — самые лучшие потребители открытий черных. Не думаю, что можно найти у Гершвина оригинальный пассаж, который он не скопировал бы, совершив плагиат, а потом воспроизведя. Предлагаю вам найти такой пассаж в «Рапсодии в голубых тонах».