Я пришел дать вам волю

– Степан, родной ты мой, – взмолился Матвей. – Степушка!.. Мертвец он, Иван-то, куда ты его? Положь. Не надо. Убитый он, очнись ты, ради Христа истинного, чего ты тормошишь-то его: убили его.

Вот тут-то сделалось страшно Матвею. Степан глянул на него… И Матвей оторопел – на него глянули безумные глаза, знакомые, дорогие до слез, но – безумные.

– Кто убил? – спросил тихо Степан. Он все держал тело в руках.

– В бою убили… – Матвей попятился к двери. – Ночью…

– Кто? Он со мной был все время.

– Опомнись, Степан, – сказал Федор. – Ну, убили… Рази узнаешь теперь? Возле ворот кремлевских… стрельнули. Иван, царство небесное, завсегда вперед других лоб подставлял. Со стены стрельнули. И не с тобой он был, а с дедкой Любимом вон, спроси Любима, он видал… Мы уж в городе были, а у ворот отбивались ишо.

Степан долго стоял с телом в руках, что-то с трудом, мучительно постигая. Горестно постиг, прижал к груди окровавленную голову друга, поцеловал в глаза.

– Убили, – сказал он. – Отпевать надо. А не обмыли ишо…

– Да положь ты его… – опять заговорил было Матвей, но Федор свирепо глянул на него, дал знак: пусть отпевает! Пусть лучше возится с покойным, чем иное что. Вся Астрахань сейчас – пороховая бочка, не хватает, чтоб Степан бросил в нее головню: взлетит к чертовой матери весь город – на помин души Ивана Черноярца. Стоит только появиться Разину на улице и сказать слово.

– Отпевать надо, – поспешил исправить свою оплошность Матвей. – А как же? Надо отпевать – он христианин.

– Надо, – сказал и Фрол Разин.

Степан понес тело в храм.

– Зовите митрополита, – велел он.

Митрополита искали, но не нашли. Стыдили-таки его, принародно стыдили – Ларька и Шелудяк – за «подлог». У митрополита глаза полезли на лоб… Особенно его поразило, что нашелся монах, уличивший его во лжи. После того он исчез куда-то – должно быть, спрятался.

Отпевал Ивашка Поп, расстрига.

Потом поминали всех убиенных…

– 16 -

Утром Степана разбудил Матвей.

– Степан, а Степан!.. – толкал он атамана. – Поднимись-ка!

– А? – Степан разлепил веки: незнакомое какое-то жилье, сумрачно, только еще светало. – Чего?

– Вставать пора.

– Кто тут?

– Подымись, мол. Я это, Матвей.

Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Молодая, гладкая и наглая.

– Ты кто такая? – спросил ее Степан.

– Жонка твоя. – Баба засмеялась.

– Тю!.. – Степан отвернулся.

– Иди-ка ты отсудова! – сердито сказал Матвей бабе. – Развалилась… дура сытая. Обрадовалась.

– Степан, застрель его, – сказала баба.

– Иди, – велел Степан, не глядя на «жонку».

Баба выпростала из-под одеяла крепкое, нагулянное тело, сладко, со стоном потянулась… И опять радостно засмеялась.

– Ох, ноченька!.. Как только и выдюжила.

– Иди, сказали! – прикрикнул Матвей. – Бесстыжая… Урвала ночку – тем и будь довольная.

– На, поцалуй мою ногу. – Баба протянула Матвею ногу.

– Тьфу!.. – Матвей выругался, он редко ругался.

Степан толкнул бабу с кровати.

Баба притворно ойкнула, взяла одежонку и ушла куда-то через сводчатый проем в каменной стене.

Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.

– Помнишь что-нибудь? – спросил Матвей.

– Найди вина чару. – Степан тоскливо поискал глазами по нарядной, с высокими узкими окнами белой палате. – Мы где?

Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.

– В палатах воеводиных.

Степан отпил с жадностью, вздохнул облегченно:

– Ху!.. – Посидел, свесив голову.

– Степан, так нельзя… – Матвей изготовился говорить долго и внушительно. – Эдак мы не только до Москвы, а куда подальше сыграем – в гробину, как ты говоришь. Когда…

– Где Васька? – спросил Степан.

– Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот – похмеляется. Ты помнишь, что было-то?

Степан поморщился:

– Не гнуси, Матвей. Тошно.

– Будет тошно! С Васькой вам разойтиться надо, пока до беды не дошло. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом – куда с добром! И – уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой – неужель ты не понимаешь? Сопьются же все с круга!.. Нечего нам тут делать больше! Теперь мужа с топором – нету. За спиной-то…

– Понимаешь, понимаешь… А не дать погулять – это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать погулять. С твое-то и я понимаю, Матвей, а дальше… никак не придумаю: как лучше?

– Сморите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты – жалко же. И страшно делается, Степан. Страшно, ей-богу.

– Опять учить пришел? – недовольно сказал Степан.

Матвей на этот раз почему-то не испугался.

– Маленько надо. Царем, вишь, мужицким собираисся стать – вот и слушай: я мужик, стану тебе подсказывать – где не так. – Матвей усмехнулся. – Мне, стало быть, и подсказать можно, где не так делаешь: не боярам же тада подсказывать…

– Каким царем? – удивился Степан. – Ты что?

– Вчерась кричал. Пьяный. – Матвей опять усмехнулся. – А знаешь, какой мужику царь нужен?

– Какой? – не сразу спросил Степан.

– Никакой.

– Так не бывает.