Я пришел убить хорвата

Я старался быть перед собой объективным. Влюбиться в меня, как говорится, вдруг и по уши Мириам, конечно же, не могла. Значит, она сейчас попросту использует извечную женскую уловку: приручить мужчину лаской, постелью и покорностью, чтобы при помощи своего природного и столь притягательного для мужиков предмета добиться некой своей цели. Какой может быть эта цель? Связать свою жизнь со мной? Я, как таковой, не представляю для женщины из себя особо привлекательной фигуры. Ни денег у меня больших, ни престижной профессии, ни блестящей перспективы… Значит, цель у нее иная. Например, и в самом деле, просто «слинять» отсюда. Это вполне логично, а потому просто остановимся на этой версии.

Но если принять ее, вернуть Мириам братьям было бы для нее чревато тем, что она опять столкнется со всеми теми проблемами, от которых она пыталась бежать с моей помощью. Честно ли это по отношению к ней? Непростой вопрос. С одной стороны, мужчина, претендующий на порядочность, всегда должен чувствовать ответственность перед женщиной, с которой у нее были, как это стыдливо именуют ОТНОШЕНИЯ. Но в то же время, ни она, ни ее братья, не были со мной до конца честными, когда предлагали этот альянс!

Стоп! А что она вообще мне предлагала? Она мне вообще ничего не предлагала. Разговор у меня был с братьями. А она просто забралась ко мне под одеяло. И даже то, что это было ее одеяло, значения не имело, потому что это она меня позвала, а не я к ней полез.

…Кажется, я запутался в частностях, в мелочах, во второстепенных деталях. Главное сейчас состоит в том, уезжать или оставаться. И в этом главном вопросе есть по два подвопроса. Если уезжать: с ней или без нее. Если оставаться: оставлять Мириам при себе или прогнать. Такой вот логический квадрат.

А при таком раскладе — попробуй найти ответ, который был бы справедлив по отношению ко всем: к себе, к Мириам, к ее братьям, которые, судя по всему, желают ей только добра, по отношению к Славко, к Радомиру, к моим нынешним сослуживцам… Я не мог найти справедливый ответ.

Да и был ли он, ответ, который мог бы всех удовлетворить? Скорее всего, универсального ответа-решения не было, да и не могло быть. Потому что поступка, кардинального поступка, который был бы хорош для всех, скорее всего, просто не существует в природе.

3

Утром меня, лишь на рассвете забывшегося в каком-то тревожном, непонятном полусне-полугрёзе, разбудил скрежет ключа в замке. Я было встрепенулся, но потом решил, что подобострастно подскакивать на гауптвахте перед кем бы то ни было — это значит демонстрировать едва ли не раскаяние и готовность признать себя в происшедшем неправым. Не исключено, что в другой ситуации я бы и подскочил, и неправым себя признал. Но в данной ситуации дело касалось женщины — а, значит, и вести следовало соответствующе, по-рыцарски, не роняя своего достоинства.

Однако подскочить мне все-таки пришлось. Потому что вошли не автоматчики из дежурной четы, не воевода Славко Громаджич, не Семен Шерстяной, даже не Ленька Кочерга, которых с той или иной степенью вероятности можно было бы ожидать здесь увидеть. В помещение вошел Радомир Станич, мой напарник по разведке, единственный человек, который знал, при каких обстоятельствах я познакомился с Мириам.

Чуть шевельнулось: а вдруг это именно он донес обо всем в контрразведку?.. Но я тут же отмел саму вероятность этого. Прежде всего потому, что невозможно подозревать человека, с которым вместе был в разведке, с которым вместе убивал врагов, с которым поровну делил опасности глубоких рейдов в тыл… Нет-нет, в такое верить не хотелось. Ну и потом: он ведь меня не остановил тогда, не попытался воспрепятствовать моему поступку, не бросился сам задерживать отпущенную мной девушку, ни разу не напомнил мне о том случае… Значит, по большому счету, является в некотором роде соучастником совершенного мной поступка… Даже из чувства самосохранения ему невыгодно докладывать об обстоятельствах ее пленения и дальнейшего освобождения.

Да и человек он не подлый по своей натуре. На передовой подлецы встречаются нечасто.

— Здравствуй, Константин, — протянул он мне руку, когда я поднялся с топчана, удивленно глядя на него.

Он ко мне обратился полным именем едва ли не впервые за все время нашего знакомства. И я не знал, как это расценить: как демонстрацию того, что у нас с ним начинается период новых взаимоотношений, или же как проявление его сочувствия мне.

— Здраво, Радо, — ответил я.

Он огляделся, подвинул стоявший в углу помещения стул, уселся на него.

— Голодный, наверное? — спросил серб.

Его вопрос напомнил мне о том, что я и в самом деле после вчерашнего обеда ничего не ел.

— Да уж, кофе в постелю тут почему-то не подают, — пришлось признаться откровенно.