Я признаюсь

– Восемь лет. Пятый, шестой, еще раз шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый и одиннадцатый класс. Восемь лет – это много. Самый конец детства и весь подростковый возраст. Все свое отрочество я считала дни. Хорошее начало жизни, не правда ли? Я из семьи военных. Наземные войска. 1-й ГПП. Гусарский парашютный полк. Один предок в Вальми, другой в Севастополе, двоюродный дед в Вердене и два родных в Арденнах в мае 40-го. Успешнее не придумаешь. Omnia si perdas famam servare memento

. «Если ты все потерял, вспомни, что честь осталась». Это их девиз. Каково? Задает обстановку, не правда ли? Меня назвали Матильдой, но моей матери пришлось повоевать, чтобы этого добиться, потому что святая Матильда, видите ли, немка. Спасибо, что наш тогдашний кюре дал свое благословение, иначе была бы я теперь какой-нибудь Терезой или Бернадеттой. Меня отправили в интернат, когда мне исполнилось десять лет. Училась я прилежно, в школу пошла на год раньше, и вот так вот разом в десять лет и в самое пекло. Двое моих братьев, Жорж и Мишель… Всех мужчин в семье так зовут, в честь святых покровителей профессии. Жорж, он же Георгий, это из бронированных, тот, что громит своего дракона в доспехах, а Мишель – заступник парашютистов, который с небес врагов низвергает в ад, и… Э-э-э… Так на чем я остановилась? Ах да, меня отправили в интернат, потому что моих братьев уже туда отправляли и, как мне напомнил отец, чтобы я перестала хныкать, это их не убило. Ладно, о'кей, и что же на это мог ответить маленький новобранец? Смысл в том, что семья военных – это постоянные переезды, а интернат – это благо, потому как это стабильность. Это стабильность

, понимаешь? Это тебя уравновешивает. Прививает принципы. Структурирует. Тебя запихивают туда, и ты там растешь по шаблону и принимаешь в точности форму этого шаблона, чтобы ничего лишнего, и в итоге получаешься тютелька в тютельку правильного размера и правильного калибра, идеально подходящего под пушечное жерло. Идеальной для брака, чего уж там. Чтобы найти себе красивенького младшего офицера и наделать с ним кучу маленьких парашютистов для Франции. Ладно, я не собираюсь все валить в одну кучу. Это отдельный мир, и, как и везде, там есть дураки и хорошие люди. К тому же, охотно признаюсь, именно там я встретила много очень хороших людей, действительно очень хороших, искренних, красивых. Но, видишь ли, я тут на днях слушала по радио философа Элизабет де Фонтене, говорили о корриде, и то, что она сказала в осуждение этого обычая, произвело на меня такое сильное впечатление, что я нашла эту передачу в интернете, чтобы записать ее слова. Погоди, я сейчас.

Ты встала, вынула из сумки блокнот и села обратно, на этот раз не подтягивая под себя ноги. Ты зачитала вслух: