Я проснулся

— А что хорошего в вольной жизни? Вам господин хорошо, вы изначально родились в богатой семье, а мой удел был вечно голодать, носить обноски да работать. Чтоб дом починить души нужны, платье новое купить, опять же не меньше пол души требуют, а мои души папенька пропил глазом не моргнув. Ребеночка рожать, дабы на его души жить? А ребеночек потом как, тем более с отцом ребеночка придется еще делиться. Многие конечно так и живут. Нарожают дюжину детворы, а там всяко стадом прокормиться легче, но по мне так чем нищету плодить, так лучше в рабство податься. Тут одевают и кормят. Не так конечно как сами господа, плохенько конечно, но уж лучше, чем в обносках ходить, да есть один раз в сутки от экономии.

— А заработать нельзя что ли?

— Что заработать?

— Деньги. Души эти.

— Кто ж куском души платить станет? Только если богачи, у них только от душ сундуки ломятся.

— Ну, какой-то же обмен должен существовать. Вот вырастила ты пшеницы больше чем нужно, куда е девать?

— На молоко сменю у соседей.

— А на платье можно?

— Не, платье за пшеницу не отдадут. Только за души.

— То есть за пшеницу души выторговать нельзя?

— Кто ж будет часть души за хлеб отдавать. Так все раздашь и в рай не попадешь.

— Как в рай не попадешь? В рай, что за деньги, что ли пускают?

— Экий вы барин непонятливый. Точно всю память отшибло, даже этого не помните. Конечно за деньги. Сколько процентов души смог за жизнь скопить или не потерять, такой кусочек рая и получишь. А коли, ничего не осталось, то кроме адской сковородки после смерти и не жди.

— А богачи? Вот у меня, по сути, много этих душ, мне, что самый лакомый кусочек рая выдадут? И арфу золотую?

— У вас отдельный рай, со всеми развлечениями и удобствами.

— А… — хотел я спросить, но Доба меня перебила.

— Поздно уже господин. Спать вам пора. Маменька ваша ругаться будет, если свет увидит в комнате.

— Уснешь тут, и так полдня пролежал, то в беспамятстве, то в обмороке, — проворчал я.

— Мне с вами ложиться или одной?

— Одной, — ну не мог я воспользоваться ее рабским положением.

Когда был при памяти, может, и мог, а сейчас не могу. Как то дико для меня было осознавать, что эта девочка готова нырнуть ко мне в постель, только потому, что я ее господин.

— Хорошо, как прикажете, — сказала она, мигом сняла с себя платьице и примостилась на коврике рядом с кроватью.

— Ты чего, а коврик то улеглась? У тебя кровати нет что ли или коморки, какой?

— Мое место подле вас господин. Коморка рабам не положена. Вдруг вы ночью проснетесь, и пить попросите, а я дура в коморке и не услышу.

— Понятно. А ну залезай в кровать, нечего на полу кости морозить.

— Но вы же сказали, что один спать будете…

— Никаких "но". Я господин, я и решаю, где ты будешь спать.

Она юркнула под одеяло и сразу потянулась развлекать меня ниже пояса.

— Стоять. Точнее лежать. Ответь мне честно на вопрос. Ты сейчас сама хочешь это делать?

— Вы же сами мне сказали в кровать вашу лечь… — ее глаза были полны не понимания.

— Ты не ответила на мой вопрос. Ты хочешь этого сама?

— Я раба, я делаю все, что хотите вы.

— Сама-то ты этого хочешь? — я вскипел и чуть ли не встал в кровати.

— Сама, нет.

— Фух. Добился все-таки ответа. Что ж ты за человек такой, что на тебя орать нужно.

— Я не чел…

— Слышали уже, что ты не человек, а раба, — перебил ее я, — значит так, если сама этого не хочешь, то сейчас отворачиваешься от меня и спишь. Понятно?

Она кивнула. Хотя в ее глазах до сих пор царило непонимание. Видать для нее кровать и интим со мной были всегда равнозначны. А тут кровать есть, а от интима отказываются.

— Все, спокойной ночи, — сказал я и отвернулся на другой бок.

Я думал, что от переживаний и наличия женского тела рядом я долго не усну, но не тут то было. Провалился я в сон очень быстро.

— Вставайте господин, просыпайтесь!

Толкали меня в плечо осторожно. Вставать не хотелось совсем. Хотелось оставаться в кровати и дальше.

— Вставайте господин! Ваша маменька вас в театр зовет.

— А отказаться я могу? — спросил я, не разлепляя чугунных век.

— Кто же от прогулки в театр отказывается? — по тону служанки, да именно служанки, так как называть ее рабой у меня язык не поворачивается, я понял, что если бы у нее была такая возможность, она бы из театра не вылезала годами, — там же все сливки общества будут.

— Что показывать будут?

— А это разве важно?

— А разве нет? Если там лабуду какую-нибудь показывать будут, то смысл вставать и смотреть ее? Я лучше лишний час в кровати поваляюсь.

— Как смысл смотреть ее? — Доба аж покраснела вся. — Театр это не для просмотра пьесы. Это место, где можно блеснуть перед всеми, и пообщаться с равными себе. А еще навести связи с более богатыми. И все это в непринужденной обстановке просмотра какого либо произведения, не обременяя себя особо светским этикетом.

— Понятно. Так бы и сказала, что предложение пойти в театр является принудительным и несет в себе силу завуалированного приказа. Давай одеваться.