Я родился в период духовного упадка человечества (Из автобиографических сочинений А Швейцера)

За этим первым знакомством с автором книги последовала вскоре другая, не менее впечатляющая встреча. Еврей из соседней деревни, которого звали Мойша, вел мелочную торговлю и приторговывал скотом. Иногда он на своей тележке, запряженной ослом, проезжал через Гюнсбах. Так как евреи тогда у нас не жили, для деревенских мальчишек это всегда было событием. Они бежали следом и издевались над ним. Чтобы показать, что и я уже совсем взрослый, я не придумал ничего лучшего, как однажды увязаться за ними следом. Хотя я, конечно, не понимал, что все это должно значить. И вот я несся вместе с другими за ним и его ослом и орал, как все: "Мойша! Мойша!" Самые смелые складывали концы своих передников или курточек наподобие свиного уха и прыгали вокруг него. Так мы преследовали его через всю деревню до моста. А Мойша со своими веснушками и сивой бородой продолжал свой путь так же невозмутимо, как и его осел. Только иногда он оборачивался и улыбался нам смущенно и доброжелательно. Эта улыбка покорила меня. От Мойши я впервые узнал, что значит молча сносить преследования. Он стал моим великим воспитателем. С тех пор я приветствовал его с особой почтительностью. Много позже, уже гимназистом, я усвоил себе привычку подавать ему руку и проходить вместе с ним часть пути. Но он так и не узнал, что он для меня значил. Ходили слухи, что он ростовщик и пожиратель состояний. Я никогда их не проверял. Для меня он, с его чуть виноватой улыбкой, навсегда остался Мойшей, еще и сегодня призывающим меня к терпению там, где я мог бы вспылить и разбушеваться.

Я не был драчливым. Но мне нравилось меряться силой с другими в дружеских потасовках. Как-то по дороге домой из школы я схватился с Георгом Ничельмом - он уже покоится в земле, - который был старше и считался сильнее меня, и победил его. Уложенный на обе лопатки, он выкрикнул: "Давали бы мне два раза в неделю мясной суп, как тебе, я был бы таким же сильным!" Удрученный подобным завершением игры, я поплелся домой. Георг Ничельм со злой откровенностью высказал то, что я уже мог почувствовать при иных обстоятельствах. Деревенские ребята обращались со мной не совсем так, как друг с другом. Я был для них тем, кому лучше живется, пасторским сынком, из богатеньких. Я страдал от этого. Я не хотел быть другим, не хотел жить лучше их. Мне опротивел мясной суп. Стоило только его легкому запаху повеять над столом, и я слышал голос Георга Ничельма.

Теперь я тщательно следил за тем, чтобы ничем не отличаться от других. К зиме я получил пальто, переделанное из старого отцовского. Но ни один деревенский мальчишка не носил пальто. Да к тому же портной, примеряя его, приговаривал: "Черт возьми, Альберт, да ты будешь прямо настоящим господином!" Тут уже я едва удержался от слез. В тот день, когда я в первый раз должен был его надеть - это было как раз перед воскресной заутреней, - я отказался это сделать. Разразился громкий скандал. Отец дал мне оплеуху. Это не помогло. Пришлось взять меня в церковь без пальто.

И каждый раз, как я должен был надевать это пальто, повторялась та же история. Сколько побоев я вытерпел из-за этой части моего туалета! Но я остался непреклонен.

Той же зимой мать взяла меня с собой в Страсбург навестить престарелого родственника. Пользуясь случаем, она хотела купить мне какую-нибудь шапку. В богатой лавке мне примерили их добрую дюжину. Наконец матушка и продавщица сошлись на прекрасной матросской шапке, решив, что уж ее-то я буду носить не снимая. Но они просчитались. Как раз эта мне совсем и не годилась, ведь ни один деревенский мальчишка не носил такой. И когда меня стали уговаривать взять эту или какую-нибудь другую из примеренных, я так бурно возмутился, что сбежалась вся лавка. "Так какую же шапку ты хочешь, глупый мальчишка?" не выдержала продавщица. "Не нужны мне ваши модные шапки, я хочу такую, какие носят мальчики в деревне". Пришлось посылать одну из продавщиц рыться в старых залежах, откуда она и принесла мне коричневую шапку, которую можно было опускать на уши. Сияя от радости, я натянул ее на голову, а моя бедная мама получила в придачу к покупке парочку колких замечаний и насмешливых взглядов из-за своего дурня.

Я страдал, видя, что по моей милости ей приходится краснеть перед горожанами. Но она меня не бранила, как будто чувствуя, что за этим кроется что-то серьезное.