Я сам себе жена

Как-то мы играли в футбол на спортивной площадке. Меня заворожила, конечно, не игра — Господи, да это было просто нелепо, пинать мяч туда-сюда, вся эта беготня, суетливые движения — меня заворожил старый железнодорожный вагон 1870 года, стоявший на краю футбольного поля. В этот багажный вагон без колес мы пришли переодеваться. Я осмотрелся и тут же представил, что еду в далекое путешествие, представил себе дым и локомотив, тащивший вагон. Но тут учитель выгнал нас, и мы должны были гоняться за мячом, Скоро всем стало ясно, что я постоянно гнал мяч не в ту сторону и вообще не понимал, что к чему. «Какая разница, — думал я, — куда катится мяч, главное, он куда-то катится». Учитель сначала наблюдал с негодованием, потом, щелкнув пальцами, подозвал меня и спросил: «А тебе вообще нравится играть в футбол?» — «Нет, — ответил я, — я бы лучше посидел в этом чудесном вагоне». И этот милый человек со свистком действительно понял меня и позволил уйти.

Быть отстраненным от занятий физкультурой значило «неуд» в табеле. Таким образом, у отца дважды в год появился еще один повод терзать меня. Но этого ему было мало, и он попытался выбить из меня неспортивность своим обычным способом. На Пасху 1937 или 1938 года он решил преподать мне урок плаванья в озере Тонзее. В ту Пасху воздух был обжигающе холодным, к тому же свистел ветер то есть, погода совершенно не располагала к купанию. В нескольких метрах от нас какой-то человек устроился в палатке. «Раздевайся», — скомандовал отец. Когда я попытался оставить спортивную майку и трусы, его голос взвился: «Снимай все!» Я стоял обнаженный и дрожащий, а отец возвышался надо мной и злобно допытывался: «Мерзнешь?» Не успел я ответить «да», как получил две такие оплеухи что кровь потекла у меня из носа и рта. Он выломал прут и стал лупить меня, громко ругаясь. Откинув полог палатки, ее обитатель твердым шагом направился к нам и решительно остановил отца: «Не бейте мальчика». Отец вошел в раж: «Могу сделать с ним, что захочу, хоть утопить. Вас это не касается!» Бросив меня мерзнуть на берегу, он уплыл. Мой спаситель позвал меня в свое защищенное от ветра убежище, и я отогрелся.

На Тонзее в Мотцене было два пляжа. На южном берегу развлекался немецкий союз нудистов, это было объединение людей среднего сословия, врачей и торговцев. А на северном берегу распоряжался коммунистический союз Присница, который к тому времени еще существовал, хотя уже заправляли нацисты. Союзу принадлежал не только пляж, но и вышка для прыжков высотой четыре метра. Отец послал меня наверх и прикрикнул: «Сегодня же научишься плавать, и немедленно!». Забравшись на вышку, я с ужасом смотрел на воду, потому что совсем не умел плавать, хотя дома отец, с плеткой в руке, и заставлял меня делать упражнения без воды. Вдруг со мной что-то случилось. Я почувствовал толчок, свалился в воду, успел еще услышать его крик: «Плыви!» и потерял сознание. Спас меня не отец, а пловец-спасатель, дежуривший на северном берегу. Он вытащил меня из воды на берег, в то время как отец, не шелохнувшись, наблюдал за происходящим. Когда мой спаситель вернул меня к жизни, он обернулся к отцу и заявил, что это было покушение на убийство. «Мне совершенно безразлично», — проскрипел отец. Если бы на берегу не оказалось этого спасателя, я бы так и остался под водой.

Дядюшка был мне не только заступником и наставником, он был мне настоящим отцом. Наш классный учитель, д-р Бергер, носивший на лацкане значок нацистской партии, хотел сделать из нас крепких парней, «упругих, как кожа, быстрых, как борзая, твердых, как крупповская сталь». Естественно, такой похожий на девочку мальчик, как я, с локонами, бархатными штанишками, большими отложными воротничками, для этого не подходил. Я не хотел надевать форму детской гитлеровской организации, и однажды в среду — это был день гитлерюгенда — он закричал мне: «Гитлерюгенд — это долг!» — «Скорее принуждение», — вырвалось у меня. Он схватил свою трость и здорово отколотил меня. Дядюшка, этот душа-человек, проводил меня на следующий день в школу и поставил учителя на место. Я никогда раньше не слышал, чтобы дядюшка кричал, но в тот день его голос гремел по всему коридору. Старший преподаватель, достойный представитель старой школы, который не имел ничего общего с нацизмом, посоветовал дядюшке отдать меня в частную школу, где принуждение вступать в организацию гитлеровской молодежи не ощущалось так сильно.