Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс

«Не жертвы мы, а дерзновенные победители, подобные альпинистам, под ногами которых разверзлась бездна, а они взбираются наверх и дышат воздухом вершин… Рано утром… отправляться в поле, в сад для очищающего, обновляющего, возвышающего соприкосновения с матерью-землей… И верить, и мечтать, и надеяться — разве можно такую жизнь назвать буднями?.. Бейлинсон видит героизм людей Второй алии в том, что они пренебрегли изобилием, которое имелось в диаспоре, и добровольно подчинились горестной жизни на опустошенной родине. А для меня вся суть в дерзновении быть счастливой и в готовности уплатить ценой жизни за это счастье на возрождающейся родине».

Эта статья Рахел, с большой силой выражающая ее жизненное и поэтическое кредо, — вдохновенный гимн сионизму и халуцианству. В очерке «У озера» с подзаголовком «Из воспоминаний киннеретянки» варьируется та же мысль:

«Чем скуднее была трапеза, тем веселее звучали молодые голоса. Благоденствия мы боялись превыше всего. Мы жаждали жертвенности, мученичества, вериг… во славу ее — Родины — святого имени. Помню, сажали эвкалипты на болотистом участке, в том месте, где Иордан прощается с Киннеретом и мчится на юг, пенясь по камням и заливая низкие берега. Опасно в продолжение целого дня дышать миазмами, и не одна из нас дрожала потом в лихорадке на своем убогом ложе. Но ни одну из нас ни на минуту не оставляло чувство признательности судьбе, и работалось почти вдохновенно»[1].

Такое мироощущение наделило долгой жизнью поэзию Рахел, сделало ее хлебом насущным не только для ее современников, но и для последующих поколений. Многие ее стихи о Киннерете, о жизни халуцим, о природе, о неразделенной трагической любви положены на музыку и пользуются всенародной известностью. Для них характерны искренность и простота выражения, интимность и доверительность интонации, предельный лаконизм. Ей были органически чужды риторика, выспренность, ложный пафос. Очень много в ее стихах образов, заимствованных из самой жизни, из нового быта. Вместе с тем ее творчеству присущ историзм. Она ощущает себя частицей древнего народа со славной историей и великими предками:

Да, кровь ее в крови моей

и песня в песне неустанной.Рахел, пастушка стад Лавана,

Рахел, праматерь матерей.(Перевод Я. Хромченко)

Есть у нее стихи, героями которых выступают Илья-пророк, верный друг царя Давида Ионатан, Хони ха-Меагел[2]

, дочь царя Саула Михал и многие другие. Историческая тема в этих стихах приближена к нашим дням и звучит весьма актуально.

Последние десять лет ее короткой жизни — это годы одиночества и тяжкой, безнадежной борьбы с неизлечимой болезнью, проведенные в отрыве от любимого Киннерета и от киббуца Дгания. И эти же годы стали периодом интенсивного поэтического творчества Рахел. Скромное по объему литературное наследие Рахел стало органической частью национальной культуры.

Современницей Рахел была поэтесса Элишева. Русская по происхождению (урожденная Жиркова Елизавета Ивановна), она в предреволюционные годы увлеклась ивритом и основательно изучила его в Москве на вечерних курсах. Влюбившись в своего учителя иврита Шимона Быховского, она в 1920 году вышла за него замуж, а в 1925 году вместе с мужем уехала в подмандатную Палестину. Начав еще в России переводить стихи с иврита на русский, она затем перешла на иврит и достигла значительных успехов. Ее короткие лирические стихи, музыкальные и искренние, пришлись по вкусу читающей публике. Вскоре она стала писать и прозу — рассказы и повести, опубликовала роман, часто выступала в периодической печати с рецензиями.

Стихи Элишевы близки по характеру и стилистике творчеству Рахел, но в них нет трагедийного накала страстей, типичного для стихов Рахел. Элегическое начало, тихая грусть о невосполнимых утратах и несбывшихся надеждах — преобладают в лирике Элишевы. Она не была сионисткой, хотя и прожила четверть века на земле Израиля. И если, издав в молодости две книги стихов на русском языке, она потом писала только на иврите, это объясняется лишь тем, что древний и вместе с тем молодой язык очаровал и покорил ее. Сама поэтесса писала в своей автобиографии: «Меня очень увлек и воспламенил этот язык сердца и грез…» Литературная критика по праву называет ее прозелиткой иврита, подчеркивая уникальность этого явления. Литературовед X. Торен справедливо отметил во вступительной статье к сборнику ее стихов «Ялкут ширим» (1970):

«Поэзия Элишевы, как и поэзия Рахел, дополняет то, что отсутствовало в свое время в стихах ее современников мужчин. Мы имеем в виду легкость мелодии, утонченность чувств при передаче интимных переживаний, простые и чистые настроения, от которых поэзия нашего поколения успела отдалиться на изрядное расстояние. Легко и естественно, без риторики и украшательства передает поэтесса свою тихую тоску по крупице счастья и душевного покоя, которые природа отпускает нам так скупо».