«Я сказал: вы — боги…»

«Относительно твоих «теоретических изысканий», — пишет он в том же письме, — скажу, что, конечно с ними согласен, но думаю, что точкой отправления надо принять не какие-либо общие положения, а выйти из совершенно реальных оснований, развивающихся постоянно с почвы физиологической на биологическую и специально историческую» [14-190,4об].

Александр Капитонович действительно увлекался «общими положениями» и построением идеальных схем. Отталкиваясь от «триады» Гегеля, он выстроил свою собственную, ведущую к «богочеловечеству», и затем уже старался наполнить эту схему живым содержанием. Подход Чайковского иной: не столько гуманитарный, сколько естественнонаучный. Ему, кандидату петербургского университета, химику, привычнее и естественнее идти от фактов доказуемых, признанных наукой. Вот почему ему так близка стала «теория опыта», изложенная в первом томе Д.Г. Льюиса «Вопрос о жизни и духе». Эта книга вышла в Петербурге в 1875 г. и сразу была замечена «богочеловеками», о чем свидетельствуют строки из письма (авто, видимо А.К. Маликов), полученного Н.В. Чайковским 6 февраля 1875 г.: «Читали ли вы новую книгу Льюиса (…) В I главе она положительно заявляет о солидарности с нашим (…) учением» [14,190,2]. Начало этой книги действительно выглядит как перекличка с теорией «богочеловечества». Уже на второй странице Льюис затронул тему, столь важную для Маликова в период создания «новой религии»:

«В мысли западной Европы мы видим теперь явственные усилия примирить между собой цели и права религии и науки. (…) вообще религия будет продолжать руководить развитием человечества и дальше будет служить выражением общей мысли своего времени, по мере того, как эта мысль будет расширяться с вечно нарастающим опытом» [49,2].

Можно себе представить, какое количество восклицательных знаков, отмечающих совпадение взглядов «богочеловеков» и Льюиса, должны были поставить на полях этой книги Маликов и Чайковский. Особенно близки их позиции там, где речь заходила о направлении, в котором развивается общая мысль человечества. Нам представляется, что «богочеловеки» могли бы изложить цель создания своей «религии» такой цитатой:

«Наш век страстно стремится к такому учению, которое могло бы сосредоточить наши знания и придать нашей жизни такую форму, чтобы поступки наши были на самом деле результатом наших верований» [49,2].

Обнаружить нечаянно подтверждение своим самым главным мыслям, конечно, важно и значительно. Но ценность книги Льюиса для Чайковского определялось не только этим. В ней он нашел то, чего ему так недоставало в теоретических рассуждениях Маликова: естественнонаучное обоснование единства знания и веры. Опираясь на определение опыта, почерпнутое в книге Льюиса («Не одни приобретенные мало-помалу индивидуальные наблюдения, но и опыт, накопленный целой расой, организованный в языке, сосредоточенный в орудиях и аксиомах, и в том, что можно назвать наследственными интуициями — вот что составляет сложную единицу, выраженную в отвлеченном термине опыт» [49,28]), Чайковский начал выстраивать собственную цепочку аргументов в защиту «богочеловечества».

Человек, по Чайковскому (и Льюису), есть не что иное как «организм с бесконечным историческим опытом» [14-190,4]. Средоточие же коллективного опыта — религия. Чайковский, таким образом, не только старался обосновать маликовский тезис («вера представляет собой форму знания»), но и решил пойти дальше. Если Маликову достаточно указать на то, что «знание не может идти дальше религии», то Чайковский задался вопросом: почему так происходит? Маликов воспроизводил один из тезисов Гегеля: «… природа нравственности народа, принцип его права, его действительной свободы, его государственного устройства, как и его искусства и науки — все это соответствует такому принципу, который составляет субстанцию религии» [17,347]. Чайковский (с прямой ссылкой на Льюиса) продолжал и развивал его:

«Наша вера есть опыт (…) Человеческая вера так же стара и безгранична, как весь исторический и органический опыт живой ткани!» [14-190,4об.].