Я — следователь

Играли просто от скуки. Месяца два назад их отчислили из училища за непосещение. Сейчас бы рады пойти на занятия, но... близок локоть, да не укусишь. А когда-то чуть не за шиворот тащили: и учащиеся приходили, и преподаватели наведывались, и сам Никита Сергеевич, директор, приезжал... Но тогда они жили безбедной веселой жизнью, которая в один прекрасный день началась как по мановению волшебной палочки и так же сказочно в другой момент исчезла.

— Мулю повязали, — сообщил им Мельниченко, по воровской кличке Король — а я отсюда сматываюсь. Не климатно сейчас гонять леконы[6], мусоров много развелось.

А как все хорошо начиналось... Однажды в их дворе неожиданно появился развеселый подвыпивший мужик, на вид ему было лет тридцать.

— Ну что, пацаны, нос повесили? — задорно обратился он к ним, с хитринкой поблескивая маленькими узкими глазками.

— А что нам нос весить? — возразил Борька Боршай, дерзко разглядывая незнакомца.

— Ух ты! Шустрый парень. — Весельчак с восхищением надвинул на Борькин лоб форменную фуражку. — Чем занимаетесь? — уточнил он деловито.

— В ремеслухе учимся, — ответил Толька Мирголовский.

— Ух ты! — вроде удивился мужчина, затем с оттенком гордости добавил: — А я вот «от хозяина». Свободный человек.

Не знали тогда они, что «от хозяина» на простом, обычном языке означает «освободился из мест заключения», поэтому ничего и не поняли. Их недоумение не ускользнуло от внимательного, умного взгляда неизвестного.

— Чистая бумага, — сказал он непонятно, а затем обхватил их за плечи. — Ну что, пацаны? Приглашаю вас пельмени шамать.

Когда вышли на центральную — Карла Маркса, новый знакомый предложил:

— Выбирайте, пацаны: «Байкал» или «Арктика».

— «Арктика», — задорно ответил Боршай.

До этого вот так запросто они не бывали в ресторане. Доводилось пробегать мимо, приходилось заглядывать в двери, но дальше вестибюля и белой мраморной лестницы ребята не бывали.

— Ну, не дрейфить, — подталкивал их Витек: так отрекомендовался их нежданный-негаданный приятель.

— Мы и не дрейфим, — храбрился Боршай, — мы не какие-то там дремучие.

— Правильно, — поддержал его Витек, радостно-лукаво подмигивая, — назвался груздем, полезай в кузов.

По широкой мраморной лестнице все трое поднялись на второй этаж. В зеркалах отражались напряженно-выжидательные физиономии подростков.

— Но-но, без шухера, — Витек небрежно осадил поднявшегося было из кресла швейцара. — Они со мной!

Его здесь знали. Не успели они усесться за столик, как около них уже появилась официантка. Была она полной, ярко крашенной под брюнетку. С торжественным видом, так не вязавшимся с ее откровенно заголенными толстыми ногами, она спросила:

— Что будем заказывать, Виктор?

— Вот, Зойка, привел тебе кавалеров, — довольно осклабился Виктор. — Выбирай любого: какой по ндраву, того и отдам.

— Ты уж, Витя, наговоришь, — начала, кокетничая, нагонять на себя скромность брюнетка, — так недолго меня и ославить. — Она наигранно дернула плечами.

— Тебя ославишь. — Витек звучно хлопнул Зойку пониже спины. — Для начала три по сто и по пельменям.

...В этот день Боршай и Мирголовский впервые в жизни напились. За ста граммами последовала бутылка на троих и повторные пельмени. Затем снова три по сто и «ленгетики» — так говорил Виктор. Подросткам мир виделся в розовом свете, незнакомый их покровитель казался добрым джинном. Правда, некоторые слова волшебника были им не совсем понятны. Делая третий заказ, он сообщил Зойке, хвастливо похлопывая по карману:

— Сегодня с хорошей достачей.

— Будешь ждать меня? — Официантка все поняла с полуслова.

— А как же иначе, Зоенька? — И Витек погладил ее бедро. — Ну все, пацаны, баста! — заявил он Боршаю и Мирголовскому, когда ресторан наполнился пьяным вечерним гомоном и плотными клубами табачного дыма. — До завтра. До дому дойдете?

— Без сомнения, — с глупой ухмылкой сказал Мирголовский. — Пойдем, Боренька.

Боршай и Мирголовский, покачиваясь, вышли на улицу, значительно, на их взгляд, изменившуюся. Им казалось, что они здесь давно не бывали. И улица с ее неоновыми фонарями, и прохожие, и редкие машины — все вдруг приобрело какой-то иной вид. От избытка переполнявших их чувств они обнялись и двинулись к дому.

— А добрый парень Витек, — говорил Боршай проникновенно, заплетавшимся языком, — с таким не пропадешь!

— Добрый, добрый, — удовлетворенно бурчал Мирголовский, но слова получались невнятными.

— А почему это он сказал, что вор самый свободный человек на свете?

— Почему, почему... Вот встретимся и узнаем, — пробормотал Толька.

— Нет, ты скажи, почему? — настаивал Борис.

...Витек сдержал свое слово: назавтра к вечеру он опять появился у них во дворе. Его маленькие глазки стали еще у́же, заплыв от беспробудной ночной пьянки.

— Ну что, пацаны?