Я, следователь…

Ведь почти никогда не бывает, чтобы один человек подошел к другому и убил его просто так. Что-то важное, очень важное происходило до этого, и только потом один был убит. Но чтобы узнать, что происходило, надо хотя бы выяснить, кого убили. Кто он такой, убитый? Надо, надо узнать. Иначе дело умрет на корню.

А ведь прошло больше суток после убийства. Уходит самый благоприятный для следствия момент розыска — «по горячим следам», момент, который мне никогда не удастся восстановить.

Часов в девять привезли протокол допроса того парня, с которым, по сообщению анонимщика, «Федька Асташев позавчера в павильени вместе пили…».

…Я, Рожков К. П., второго сентября с/г. был выходной, и около двенадцати часов дня приехал в Солнечный Гай — искупаться и навестить своего приятеля — Федора Асташева.

Асташева я знаю три года. Он работал у меня в геологоразведочной партии в Саянах. Парень он, несомненно, честный и очень добрый. То, что было у него в молодости, — давно прошло и позабыто. Как я знаю, сейчас он работает отлично…

Начальник отдела «Горгеотреста» Рожков полностью подтвердил показания Асташева:

…Вечером Асташев мне сказал, что у него два отгула и завтра он собирается съездить к своей девушке в Коктебель. Имя этой девушки — Нонна.

Когда утром третьего сентября я проснулся, Федора уже не было, и соседка сказала мне, что он часа полтора назад уехал в Коктебель. Было около девяти часов. Я выпил молока и отправился домой.

О происшествии на шоссе я ничего не слышал и не знаю. Ни у меня, ни у Федора огнестрельного оружия нет. В павильоне и на танцах нас видело много народу, и я не сомневаюсь, что люди это подтвердят.

Записано собственноручно. Рожков

Теперь надо было узнать, когда Асташев вернулся из Коктебеля.

Лист дела 17

Я позвонил домой по междугородной и сказал Наташе, что приеду ее проводить прямо в аэропорт.

— Зачем? — сухо спросила она.

— Натка, я хотел поговорить с тобой…

— Ну, и говори.

— Нат, это не телефонный разговор.

— А-а! У нас все разговоры телефонные! — и положила трубку.

Да, похоже, моя семейная жизнь дала приличную трещину. Я снова заказал разговор. Наташа долго не снимала трубку, потом звонки ей, видимо, надоели, и она сказала сердито:

— Слушаю!

— Вот ты и слушай, а не бросай трубку, — сказал я притворно веселым голосом.

— Слушаю, — сказала она грустно.

— Натка, ты зря сердишься. Я ведь не бездельничаю и не развлекаюсь. Дело паршивое попалось, — и торопливо добавил: — Но я все-таки надеюсь управиться с ним побыстрее и догнать тебя в Гагре.

Наташа молчала.

— Я прилечу на самолете, ты будешь встречать меня, и мы с тобой будем гулять и потрясающе развлекаться.

Наташа молчала.

— Ну, что ты молчишь? — не выдержал я. — Скажи хоть одно человеческое слово!

— А что я тебе скажу? — спросила она тихо, и я услышал, даже не услышал, а почувствовал, что она плачет.

— Наточка, Натка, ну зачем ты так? Ведь ничего же не произошло. Ну, плюнь. Я же через несколько дней прилечу.

— Брось, — сказала она незло, как-то очень устало. — Тебе, наверное, легче, когда ты считаешь меня дурой. У жен-дур и капризы дурацкие, поэтому с ними считаться не обязательно.

— Не пойму я, Наташа, о чем ты? Разве это так серьезно?

— Это — серьезно. Очень серьезно. А разговор у нас несерьезный.

— Почему?

— Не знаю. Ведь это от тебя зависит. А ты почему-то все время делаешь вид, будто разговор идет только об отпуске…

— А о чем же?

— О том, что мы, наверное, устали друг от друга.

— Прости, не понял?

— Понимать нечего, — сказала она тихо. И не сразу, словно собираясь с духом: — Я тебе давно уже хотела сказать. Нам надо разойтись.

У меня было такое ощущение, будто я с разбегу налетел на бетонную стену.

— Так…

— Поверь мне, будет лучше, — сказала Наташа.

— Так, — повторил я, стараясь понять ее слова. Сначала удивление, а потом пробуждающаяся боль хлынула на меня, как вода из размытой плотины. И я заорал в черную равнодушную решеточку микрофона. — Но почему, почему?

А телефонный диск десятью дырочками-зрачками смотрел на меня ехидно, и в ушах звенели слова: «У нас все разговоры — телефонные».