Я сражался в Красной Армии

Он вступил в комсомол и выбился в люди. Впоследствии — закончил школу, какой то техникум, работал на стройках, а затем попал в медицинскую академию и стал врачом. С 1935 года — член ВКП(б), участник советско-финской войны, дважды орденоносец.

Но самое замечательное было то, что этот человек буквально чуть ли не бледнел и трясся при упоминании имени Сталина. Более ненавистного имени для него не было.

Когда он немного познакомился со мной и понял, что он имеет дело с человеком достаточно трезво и критически относящимся ко всему происходящему, он стал делаться все откровеннее и откровеннее.

— Поймите, я был ничто — говорил он. — Я всем обязан советской власти, ибо из простого, бездомного, уличного мальчишки, стоявшего на грани преступности и имевшего в перспективе большую уголовную "будущность", я превратился в человека с высшим образованием, во врача.

И комсомол и партия привлекли меня по чисто идейным причинам; мой партийный билет не был для меня просто "путевкой в жизнь", берущейся во имя карьеры. Нет, я любил, и партию, и наш советский строй, и те великие идеи, за которые мы боремся уже почти тридцать лет…

Но я, в конце концов, понял, что это все мираж. В нашей стране нет никакой демократии, нет никакой "диктатуры пролетариата", нет даже диктатуры партии….. Есть только чудовищно кровожадная, жестокая и свирепая диктатура правящей, партийно-бюрократической верхушки, цепкими когтями вцепившейся во власть и, мечтающей о своей уже не всероссийской, а все мирной диктатуре.

Они подавили не только народ, они подавили и нас партийцев…

Из политической партии, имевшей когда то принципы внутрипартийной демократии, какую то, более или менее, нормальную партийную организацию, мы превращены в послушное стадо более привилегированных и приближенных чиновников, через которых диктаторы осуществляют все свои мероприятия……

Нет партии, ибо то, что есть — это не партия, а развращенная до мозга костей своими мелкими алчными стремлениями, раболепная и жадная банда лакеев, низкосклоняющаяся перед хлыстом своего хозяина, и умеющая только говорить:

"Чего изволите-с?"

Посмотрите на наших комиссаров. Ведь какой вздор и вранье им не преподносят сверху, они с серьезным видом и с убеждением, что это так и должно быть, повторяют его красноармейцам.

И понимаете, что самое удивительное! — воскликнул он — люди настолько уже стали какими то роботами, так разучились самостоятельно мыслить, что перестали понимать сущность всей этой остроумной "механики". Я нахожусь особенно в глупом положении, ибо не только ненавижу Сталина, но ненавижу и немцев. И чем кончится эта моя внутренняя борьба на "два фронта" — трудно сейчас сказать!

Он замолк… В железной печурке потрескивали дрова; приятное тепло наполняло палату. Отблески огня дрожали на потолке, переливались, создавая мягкий полусвет.

Потрясенный его взволнованной и полной ненависти речью, я молчал. Мне ясно было, что это не комедия и не провокация. Все было понятно и еще лишний раз подтверждало то, что давно было известно.

7. Тоска

Серые сумерки спускаются на землю. Бесконечные снега сереют, сливаются с темным зимним небом. Стволы деревьев одиноко чернеют среди беспроглядной вечерней мути… Падают снежинки….

Иногда налетающий откуда то ветерок шумит в верхушках сосен, мерно раскачивающих своими вечнозелеными вершинами….

Бои закончились…. Зимние сумерки, снега, снега, снега и бесконечная тоска…. Тоска и леденящий душу ужас обреченности, обреченности смертника, ожидающего своей очереди идти на казнь. "Сегодня я вытянул один из счастливых номеров лотереи смерти, которые достались немногим" — думают оставшиеся в живых. "Но это разве выход из положения… Ведь это только отсрочка того что неминуемо должно быть! "Что же делать?" — и, думая так они лихорадочно ищут выхода, но немногие находят его.

-

Жалкие остатки полка и дивизии расположились в лесу. Растянуты палатки. Их очень мало, но людей еще меньше и, поэтому, всем есть место. Небольшие походные печурки, поставленные в палатках, успешно борются с зимним холодом и побеждают его. В палатках тепло, пока ярко пылает в печурке огонь. Скромный походный светильник, робко мерцает крошечным огоньком, давая еле заметный полусвет.

Нас собралось в палатке около десяти человек. Командир хозяйственного взвода, пожилой, солидный человек, каким то чудом уцелевший в этой бойне, два полковых писаря, два ординарца, повар, несколько связных солдат компания разнокалиберная по своему составу, но единственно возможная после таких боев.

Тихо…. Слышно как гудит пламя в печке, да трещат дрова. Каждый думает свои невеселые думы, вспоминает погибших друзей. Раздались звуки гармоники и знакомая мелодия столь популярной в армии "Землянки", наполнила палатку.

"Гаснет в дымной печурке огонь,На поленьях смола — как слеза,И поет мне в землянке гармоньПро улыбку твою и глаза…."