Я свидетельствую перед миром

Еще они развешивали повсюду карикатуры со смешными подписями, над которыми потешался весь город. Свора неутомимых чертенят много сделала для того, чтобы оккупантов окружало всеобщее презрение, а дух сопротивления не угасал. Когда осенью сорок второго года власти Генерал-губернаторства реквизировали у поляков все меховые и шерстяные вещи для отправки на Восточный фронт, «волчата» нарисовали на эту тему целую серию блестящих карикатур. Например, стоит унылый худющий немец, закутанный в женское горностаевое манто и с муфтой из чернобурки. А внизу подпись: «Наконец согрелся — теперь умирать за фюрера будет одно удовольствие».

Разумеется, в лучшие варшавские кафе, кинотеатры и гостиницы не пускали никого, кроме немцев. Поэтому везде висели намозолившие глаза таблички «Только для немцев». Так вот «волчата» украли огромное количество этих табличек, да еще и сами наделали таких же. И в одно прекрасное утро горожане увидели, что на сотнях фонарных столбов и деревьев красуются надписи «Только для немцев». Это имело особый смысл, если вспомнить, что немцы часто казнили своих жертв как раз на таких уличных виселицах.

Немцы разрушили все памятники, воздвигнутые в честь польских героев и великих событий в национальной истории. Поляки же сговорились демонстративно приносить цветы и свечи на опустевшие площади, как будто там все еще стояли монументы. Там даже молились. А «волчата» первыми возлагали цветы и венки к символическим подножиям. Так же, как на места массовых казней и к братским могилам.

«Волчата» не знали устали, фантазия их была неистощима, а все их проделки необычайно досаждали врагу и сразу приобретали широкую известность. Тадек Лисовский стал одним из этих лихих ребят[134].

В тот день, когда Тадеку пришло время отправляться в партизанский отряд, он, словно чувствуя себя в чем-то виноватым, принялся горячо благодарить меня за все, что я для него сделал. Под конец он попросил меня не говорить матери, в чем будет заключаться его новая работа, — пусть она думает, что он все еще при мне. Мне не очень нравилась эта идея, но Тадек меня уломал. Я понял, что он не хочет, чтобы мать тревожилась за него, узнав, каким опасным делом он теперь занимается. Мы расстались добрыми друзьями. «Я уверен, — сказал я, — что не услышу о тебе ничего, кроме хорошего, и что ты всегда будешь достойно выполнять свой долг». Тадек был растроган.

Больше мы не виделись.

Педагогический успех с Тадеком побудил меня испробовать свои учительские способности на ком-нибудь из своих юных родственников. Но опыт оказался не слишком успешным. И только одна кузина Зося вознаградила мои старания.

Ей было лет восемнадцать, отец ее — а мой дядя — в 1940-м году овдовел. Жили они скромно — дядя был мелким служащим, — Зосе приходилось вести хозяйство и взять на себя все материальные хлопоты.

Она была некрасивой, неловкой, угловатой, с соломенными волосами и землистым лицом. Но ее энергичность и живой ум заставляли забыть об этих недостатках. Несмотря на тяжелую домашнюю работу, она находила силы и время, чтобы посещать по вечерам подпольный лицей.

Система образования подпольного государства в сорок втором году, когда Зося получила свой аттестат зрелости, достигла максимальных успехов[135]

. Только в Варшавском округе подпольное образование получали более восьмидесяти пяти тысяч детей и подростков. В тот год было выдано тысяча семьсот аттестатов зрелости.

Ученики тайно собирались у кого-нибудь на дому группами от трех до шести человек под разными предлогами: будто бы они пришли поиграть в шахматы, поработать или просто в гости. Большой опасности подвергались преподаватели. Дети любопытны, им трудно было помешать докопаться, как по-настоящему зовут их учителя, в какой школе он работал до войны, где он живет и т. д., — все то, что опасно было сообщать не только ребенку, но и взрослому. Одно неосторожное слово, вырвавшееся у ученика или родителя, обрекало учителя на пытки и смерть; немало педагогов попадало за свою столь полезную деятельность в гестапо.

Зося сдавала выпускные экзамены в сентябре сорок второго. И уже за месяц до намеченной даты ни о чем другом не говорила. Я с удивлением узнал, что уровень требований остался почти таким же, как и до войны. Зосе предстояло сдавать письменные и устные экзамены по польскому, английскому и латыни и еще устные по физике и математике.

Меня она подрядила в репетиторы по английскому. Мы занимались по вечерам, допоздна. Мне разрешили присутствовать на английском экзамене, поскольку я вскоре должен был ехать в Англию с докладом о Польше.

Перед началом экзамена председатель комиссии произнес небольшую речь, в которой напомнил ученикам, что всем им предстоит мужественно противостоять намерению нацистов уничтожить Польшу.