Я тебя верну

Мысль сделать сюрприз начинает казаться не такой уж и гениальной, но отступать поздно. Я выхожу из лифта в серый, безликий коридор с десятками одинаковых дверей, по номерам ориентируюсь в какую сторону двигаться и иду, чувствуя, как с каждым шагом коробка становится все тяжелее.

Возле триста пятого останавливаюсь, изо всех сил напрягаю слух, пытаясь уловить что происходит за дверью, но не могу услышать ни шороха.

Может, его вообще там нет? И меня тоже не должно тут быть?

Даже отступаю на шаг, внезапно поддавшись приступу трусости, но останавливаюсь. Честное слово, как маленькая! Видел бы меня отец!

Перехватываю коробку поудобнее и отрывисто стучу.

— Кто там еще?! — раздается раздраженное рычание, и я против воли улыбаюсь.

На месте, мой хаски. Хотя, нет, не хаски. Гоблин. И судя по голосу: злой и очень голодный.

Все сомнения испаряются, я толкаю плечом дверь и вваливаюсь в кабинет.

Влад сидит посреди полного завала, в окружении стопок бумаг, папок, чертежей, угрюмо подпирает щеку рукой и водит ручкой по строчкам.

— Доставка пиццы, — специально понижаю голос, чтобы изобразить курьера.

Он отрывается от очередного документа и сначала в полнейшем недоумении смотрит на коробку, потом поднимает взгляд выше, а я жалею, что у меня под рукой нет камеры. Тот момент, когда до него доходит, кто перед ним стоит надо было запечатлеть на память. Холеная физиономия вытягивается, глаза становятся большими и квадратными, а недоверие в них постепенно сменяется радостью.

***

— Ярослава?

— Она самая.

Он молча наблюдает за тем, как я подхожу ближе, сдвигаю с одного угла все бумаги и ставлю коробку.

— Что ты тут делаешь?

— Кто-то не рад меня видеть?

— Рад, но…ты меня удивила.

Я сама себя удивила. Но это секрет.

— Я просто представила, как ты тут лежишь на полу без сил. Холодный, голодный. Тянешь руку к свету и стонешь: еды, дайте мне еды.

— Получишь ты у меня, — смеется Швецов.

— Мне уйти? Запросто, — с невинной улыбкой беру коробку с пиццей.

— Я тебе уйду, — он резво поднимается со своего места, — Думаю, я вполне могу себе позволить украсть десять минут от рабочего процесса. Пообедаешь со мной?

Я качаю головой.

— Почему?

Трудно объяснить самой себе, почему у меня пропал аппетит, стоило только его увидеть. О еде я даже думать не могла. Мой голод был совсем другого рода. Темный, жадный, неутолимый.

— Это все тебе.

— Я столько не съем.

— Съешь. Ты большой, тебе надо много. Я в тебя верю, — несу какую-то чушь.

— Ты даже не представляешь, насколько много мне надо.

Что-то подсказывает, что он тоже говорит не о еде.

Смотрю, как он делает первый шаг ко мне. Потом еще один. Еще. Медленно, словно боясь спугнуть. Расстояние между нами неумолимо сокращается, а я даже пошевелиться не могу, как мышь перед змеей. Меня накрывает от одного его взгляда!

Он останавливается на минимальном расстоянии. Я чувствую тепло, идущее от его тела, вижу жилку, пульсирующую на виске, и зрачок, расширяющийся так, что за ним не видно радужки.

Я с ужасом понимаю, что не настолько сильная и стойкая, как привыкла о себе думать. Мне не потянуть такие игры с мистером Охрененным. Надо бежать! Со всех ног, не оглядываясь. Запереться в своей комнате, залезть под кровать и не дышать, чтобы монстр меня не нашел.

— Остынет.

— Плевать.

— Будет невкусно, — жалкие попытки его отвлечь.

— Плевать.

Лучшая защита — это нападение. И я нападаю, пытаясь выстроить между нами стену, чтобы было куда спрятаться:

— Значит я зря старалась? Покупала эту несчастную пиццу, ехала к тебе через весь город? А тебе на все плевать! Спасибо, что сказал, больше такого не повториться, — капризно фыркаю, сама себе напоминая Ольгу, и отхожу к окну, — можешь ее выкинуть.

Смотрю на городской пейзаж за окном и дышать становится чуточку легче. Правда, ненадолго.

— Съем. Позже.

В кратком ответе мне мерещится угроза. Обещание чего-то такого…

Я боюсь обернуться. Знаю, что он сейчас подойдет ближе, хватаюсь за подоконник, чтобы хоть как-то удержать равновесие.

Два тихих шага, и меня снова окутывает его теплом, ароматом хвойного яблока. Его фирменный парфюм проникает под кожу, выжигая остатки здравого смысла. Я пытаюсь не дышать — потому что каждый вдох, это шаг в пропасть.

Когда Швецов склоняется ближе, у меня шевелятся волосы на затылке. Он словно зверь, принюхивающийся к беззащитной жертве.

— Что ты делаешь? — будто не мой голос, а комариный писк.

— Ничего, — горячее дыхание никуда не исчезает, наоборот спускается ближе к шее.

— Влад, мы же договаривались. Давай вот без этого…

— Ты сказала держать лапы при себе, — мимолетно касается кожи губами, и бешеные мурашки бегут вниз по рукам, — я держу. Про остальное уговора не было.

Мне хочется возразить, сказать что-то умное, поставить его на место, но вместо этого цепляюсь пальцами за подоконник, чтобы не упасть. Горячий язык касается моей шеи, оставляя влажную дорожку на коже. Не хочу, но глаза сами закрываются.

Остаток мозга судорожно бьется в голове и вопит: стоп. Стоп. Стоп!

Нельзя, неправильно. Не так!

Прикусывает кожу, и я едва сдерживаюсь, чтобы не начать скулить. Это пытка, в которой мне не выжить.