Я умею прыгать через лужи

Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее он становился, внушая чувство некоей отстраненности. Деревья вздымались все выше и выше. Их гладкие, без единой ветви стволы тянулись на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. У их подножия не было никакой растительности, лишь голая земля, устланная коричневым ковром из их собственной опавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, не нарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев.

Наша крошечная телега с крошечными лошадьми медленно пробиралась среди могучих стволов, порой на поворотах задевая огромные торчащие из земли корни. Звон постромок и тихий стук копыт по упругой земле, казалось, доносились лишь до ближайшего дерева. Даже скрип телеги сделался каким-то жалобным. Мы с Питером молчали.

Лес выглядел приветливее там, где росли буки и дорога спускалась к неглубоким ручейкам с прозрачной водой, бежавшим, поблескивая, по гладким, словно яйца, камешкам.

С полян, поросших такой редкой травой, что она едва прикрывала землю, за нами следили кенгуру. Они раздували ноздри, стараясь уловить наш запах, и, почувствовав его, медленно прыгали прочь.

– Случалось мне на них охотиться, – сказал Питер, – но потом я долго не мог отделаться от какого-то гадкого чувства – как будто по лошадям стрелял. – Он раскурил трубку и тихо добавил: – Не скажу, что охота на кенгуру – это плохо, но есть уйма неплохих вещей, которые все же хорошими не назовешь.

Ту ночь мы провели у ручья. Я устроился под голубым эвкалиптом и, лежа на мешках с сечкой, разглядывал звезды, мерцавшие между его ветвями. Воздух был влажным, прохладным от испарений с папоротников и мха, и колокольчик казался звонче. Иногда звон становился громче, если Кейт поднималась по берегу или оступалась, спускаясь к воде попить. Он никогда не затихал.

– Сегодня доберемся до лагеря, – наутро сказал мне Питер. – Мне надо приехать до обеда. Я хочу сегодня же вечером загрузить телегу.

Лагерь лесорубов раскинулся на склоне холма. Как только мы выехали из-за поворота, я сразу увидел среди деревьев большой участок вырубки.

Над лагерем, на вершине холма, подпиравшего небо, озарялись солнцем верхушки деревьев, к которым снизу тонкой струйкой тянулся синеватый дым.

Дорога огибала холм и выводила прямо на поляну, вокруг которой в беспорядке были навалены срубленные верхушки деревьев.

В центре поляны стояли две палатки, перед ними полыхал костер. На треножнике над огнем висели закопченные котелки; к ним шли четверо мужчин, поднимаясь по склону от того места, где они обрабатывали поваленное дерево. Упряжка волов отдыхала у штабеля распиленных стволов; погонщик сидел тут же возле телеги на ящике с провизией. Было время обеда.

Питер рассказывал мне о здешних людях. Ему нравился Тед Уилсон, человек с сутулой спиной, редкими, пропитанными табаком усами и веселыми синими глазами, окруженными сеткой морщин. Тед построил избу примерно в полумиле от лагеря и жил там вместе с миссис Уилсон и тремя их детишками.

Мнение Питера о миссис Уилсон было двояким. Он считал ее хорошей стряпухой, но презирал за привычку «выть по покойникам».

– А еще она не переносит вида крови, – добавил он.

Однажды ночью ее, судя по всему, укусил комар, и на подушке остался кровавый след величиной с монету в два шиллинга.

– Она так вопила, – рассказывал Питер, – как будто у нее в спальне разделали овцу.

Тед Уилсон работал с тремя другими людьми, ночевавшими в лагере. Одного из них звали Стюарт Прескотт. Это был парень лет двадцати двух, с волнистыми волосами, и по выходным он носил тупоносые сапоги цвета бычьей крови и жилет из узорчатого хакабака[9] с круглыми, похожими на камешки красными пуговицами. Он пел «Не продавайте матушкин портрет» гундосым голосом, аккомпанируя себе на гармони. Питер считал его превосходным певцом, но говорил, что «в лошадях он ни черта не смыслит».

Из-за щегольской одежды Стюарт Прескотт получил прозвище Принц, которое приклеилось к нему, и постепенно все стали называть его только так.

Одно время он работал в буше недалеко от нашего дома и часто проезжал мимо наших ворот по дороге на танцы в Туралле. Отец как-то ездил с ним вместе в Балунгу и, вернувшись, сказал мне:

– Ясно, что парень не умеет ездить верхом: каждый раз, как спешится, первым делом берется волосы себе причесывать.

Принц постоянно твердил о том, что надо ехать в Квинсленд.

– Там водятся денежки, – говорил он. – В Квинсленде много земли расчистили.

– Верно, – соглашался отец. – Кидман много расчищает, не скупится. Он тебе даст участок в шесть футов после того, как проработаешь на него сорок лет. Напиши ему и попроси работу.

Артур Робинс, погонщик волов, был родом из Квинсленда. Когда Питер спросил его, почему он уехал из этого штата, тот ответил: «Там живет моя жена». Питера подобное объяснение вполне удовлетворило. А когда Питер попросил его рассказать о Квинсленде, Робинс был немногословен: «Чертовски скверное место, но туда все же хочется вернуться».