Я вернусь...

– Вам что, жить надоело? – по инерции задал Юрий классический вопрос водителя, которому не удалось переехать пешехода. Задал он его, правда, совсем не тем тоном, каким обычно задают такие вопросы, потому что видел: дамочка явно не в себе.

Зинаида Александровна утвердилась наконец на скрипучем пассажирском сиденье, заняв своей благоухающей драгоценной шубой чуть ли не весь тесный салон, судорожным движением распахнула у горла воротник и все тем же непонятным резким тоном ответила:

– Жить? Вы знаете, наверное, надоело. Да поехали же! Только не надо ехать к конторе, не сейчас. Поезжайте... куда-нибудь. Я вам все объясню, только поезжайте! За мной могут следить.

Тут Юрий как-то вдруг понял, что у нее с голосом. Она просто из последних сил сдерживала клокотавшие в горле слезы. Плачущих женщин Юрий ненавидел, потому что они заставляли его ненавидеть себя – большого, сильного, неуклюжего, совершенно бесполезного, не сумевшего защитить и не умеющего утешить. Поэтому он поспешно отвернулся, завел двигатель и поспешно выбрался задним ходом из сугроба. Небольшая толпа прохожих, остановившихся поглазеть на аварию, стала разочарованно рассасываться. Юрий аккуратно развернул машину и поехал, как и было велено – куда-нибудь.

Сидевшая с ним рядом женщина молчала. От нее пахло духами, шампунем, дорогим мехом, снегом – словом, шикарной светской дамой, ни в чем не имеющей недостатка. Потом там, справа, знакомо зашуршала сигаретная пачка, мелодично звякнула откинутая крышечка, два раза чиркнуло колесико, и по салону потянуло ароматным дымком. Сразу же вслед за этим послышался судорожный всхлип. Юрий напрягся (ну вот, начинается!), но всхлип не повторился. "Железная тетка, – подумал Юрий с невольным восхищением. – Впрочем, не надо забывать, чья она секретарша. Яблочко от яблони... А вдруг это какой-нибудь спектакль?"

Они проехали светофор, потом еще один. Когда впереди показался третий, Юрий решил, что хватит играть в молчанку. Покурила, успокоилась – пора бы, наверное, и к делу...

– Вы сказали, что за вами могут следить, – произнес он, старательно глядя на дорогу. Зинаида Александровна была из тех женщин, разговаривать с которыми легче, не видя их лица. Это лицо, как лицо Горгоны Медузы, могло заставить мужчину окаменеть. – Что случилось? Я могу чем-то помочь?

Зинаида Александровна испустила колючий смешок.

– Помочь? Вы? Мне? Да чем же? Нет уж, благодарю вас. Вы мне уже помогли, да так, что дальше некуда. Будьте вы прокляты, донкихотствующий дурак! Будь прокляты ваши деньги!

Она наконец зарыдала. Юрий напоследок покосился в уцелевшее зеркало и остановил машину у бровки тротуара. Слежки никакой за ними, конечно же, не было, а разговаривать все-таки удобнее, стоя на месте, особенно когда на улице гололед.

Он затянул ручной тормоз и повернулся к своей пассажирке. Странно, но теперь он мог смотреть на нее совершенно спокойно, и даже слезы ее, хоть и вызывали определенное сочувствие, вовсе не повергли Юрия в мучительный столбняк, как это всегда бывало в подобных случаях. Удивительное дело! Оказывается, незаслуженное и неожиданное оскорбление отлично помогает справиться со смущением!

– Ну-ну, – сказал Юрий, протягивая Зинаиде Александровне носовой платок. То обстоятельство, что платок оказался свежим, только сегодня утром помещенным в карман, да еще и отглаженным, доставило Юрию некоторую радость. – Не надо так драматизировать.

– Драматизировать! – воскликнула Зинаида Александровна сквозь слезы. – Дра...

Она ткнулась лицом в поданный Юрием платок и осеклась.

– Боже, какая гадость! – воскликнула она, на минуту забыв о своих горестях. – Вы что, поливаете свой платок фосгеном?

– Ипритом, – буркнул Юрий.

Замечаний по поводу своего одеколона он не любил, а разницы между "Шипром" и какой-нибудь баснословно дорогой туалетной водой из Парижа, как ни старался, почувствовать так и не сумел – кроме разницы в цене, разумеется.

– Бывший военный, – безошибочно определила Зинаида Александровна. – Только военный может в наше время поливать себя "Шипром", да и то не каждый. Послушайте, военный, если вам не жаль себя, подумайте хотя бы об окружающих! Ведь вы их любите настолько, что вам не жаль для них полутора миллионов!

Насчет одеколона она, возможно, была права. С этой точки зрения Юрий данную проблему еще не рассматривал, а рассмотреть, наверное, стоило. В самом деле, если ему все равно, чем освежаться после бритья, то почему бы не доставить маленькое удовольствие окружающим?

Но вот насчет полутора миллионов... Осведомленность Зинаиды Александровны в данном вопросе неприятно поразила Юрия. Вот тебе и профессиональная этика! Ай да адвокат! Они что, в постели это обсуждали?

– Так, – сказал он, – это уже становится любопытным.

– Да нет в этом ничего любопытного, – возвращая Юрию мокрый платок, сказала секретарша Лузгина. – Не вздумайте появляться в конторе. Деньги ваши отберут, а вас самого, скорее всего, убьют. Да, и не ходите больше в Клуб. Это, наверное, тоже опасно.

Юрий поднял брови.

– А что вам известно о Клубе?

– Да ничего, кроме того, что Лузгин вас там видел.