Я вернусь...

Через два столика от него, отгородившись от веселого шумства частоколом бутылочных горлышек, толстая, очень некрасивая, совершенно раскисшая девка нюхала кокаин, втягивая его ноздрями через свернутую в трубочку стодолларовую бумажку. Глаза у нее и без кокаина уже смотрели в разные стороны, толстогубый рот был вяло распущен, на угреватом лбу поблескивала нездоровая испарина. С пятачка, из толпы танцующих, ее звали, махали ей руками, но она не обращала на призывы ни малейшего внимания. Аппетит у Юрия вдруг пропал, удалившись, как видно, туда же, куда несколько минут назад ушло его хорошее настроение. Он закурил, посмотрел на часы и шепотом выругался: до наступления Нового года осталось каких-нибудь сорок минут. Добраться за это время домой, конечно же, невозможно, встречать Новый год в такси или, того хуже, на улице совершенно не хотелось, а значит, нужно терпеть. Настроение – штука переменчивая. Чего, в самом деле, киснуть? Улыбайся, пускай даже через силу, и настроение поднимется само собой.

"Вот-вот, – подумал Юрий, – улыбайся. Жуй дерьмо и улыбайся... Нельзя жить в обществе и быть свободным от него... или от его законов, что ли... Кто это сказал – Маркс, Энгельс? В общем, кто-то, кто очень хорошо умел с умным видом изрекать банальности. Тоже мне, открытие! Да любой питекантроп знал, что надо быть как все, иначе тебя попросту сожрут. Свои же соплеменники сожрут и фамилию не спросят... Но это вовсе не означает, что тот же питекантроп был в восторге от такого положения вещей. Тоска, тоска! Дома перед телевизором – тоска, тут – тоска, и везде тоска зеленая, бесконечная... Вот в семнадцать лет жить было здорово, и в двадцать тоже, и даже в двадцать пять – уже не так, как в семнадцать, но тоже ничего. А после тридцати как-то все потускнело, и с каждым годом тускнеет все сильнее, будто выцветает. Почему это, а? Неужели для того, чтобы жить радостно и ярко, чтобы быть счастливым, нужно всю жизнь оставаться таким же наивным недоумком, какими бываем мы все в семнадцать лет?"

"А ты постарел, парень, – сказал себе Юрий. – Вот уже и брюзжать начал – пока, правда, только мысленно, но ведь начал же... Мизантропией какой-то обзавелся, хандрой захворал... Это все, братец, от безделья. Кому это надо, чтобы Юрий Алексеевич Филатов всегда был сыт, одет, обут, смотрел всякую бредятину на широком суперплоском экране и ездил по кабакам на новеньком "бентли"? Кому я вообще нужен – с деньгами или без них? Официантке я с деньгами нужен, вышибале нужен, и вообще всей мировой промышленности и экономике я со своими деньгами просто необходим, потому как с миру по нитке – голому рубашка. В смысле, не я необходим, а мои деньги. Чтобы я их, значит, сначала зарабатывал, как проклятый, а потом точно так же как проклятый тратил. Вот и все, что от меня требуется. А умный я или дурак, хороший или плохой, счастливый или несчастный – кому какое дело? Тоска-а-а!!!"

Он подумал, что напрасно ушел из армии, но его внутренний голос сегодня что-то разошелся не на шутку и в течение буквально нескольких секунд доказал Юрию, что от его беззаветного служения Отечеству было, пожалуй, больше вреда, чем пользы. Кому он служил, кого защищал там, в чужих раскаленных горах, в Афганистане, и позже, в Чечне? Ради чего терял друзей, рисковал жизнью и убивал людей, которые не сделали лично ему ничего плохого? Чего ради все это было? Ради жизни на земле? Да черта с два! Защита государственных интересов – вот как это называется. Они там убивали и гибли ради каких-то нефтепроводов, сфер влияния, рынков сбыта и прочей вонючей геополитики. Опять то же самое дерьмо! То есть для них, конечно, все это выглядело совсем иначе. Им там было не до геополитики и рынков сбыта, у них там все было просто: или ты, или тебя. И кто на твоей стороне, тот твой кровный брат, а тот, кто на противоположной, – враг, и тоже кровный... Но смысл-то от этого нисколечко не менялся! Слепые орудия в чужих руках, стойкие оловянные солдатики без единой извилины под стальными касками – вот кто они были... Ах ты дрянь какая! Неужто вся жизнь псу под хвост? Неужто и помирать придется с этим опустошающим сознанием собственной никчемности?

Он наполнил рюмку и выпил, с трудом поборов желание вылакать водку прямо из горлышка графина, как из солдатской алюминиевой фляжки. Хорошие манеры! Пришел в приличное место, так и веди себя, как цивилизованный человек, а не как вошь окопная. Из горлышка не пей, мясо руками не хватай, нож держи в правой руке, вилку в левой и не забывай, черт бы тебя побрал, пользоваться салфеткой!

Бас-гитара вдруг рыкнула не в такт и замолчала. Синтезатор дал петуха и тоже умолк. В последний раз звякнули тарелки, но долгожданная тишина так и не наступила. Вместо музыки со стороны эстрады теперь доносились какие-то возбужденные крики и женский визг. Что-то тяжело грохнуло, затрещало, со звоном посыпалась на пол посуда, опять заверещали женщины. Юрий поднял голову и увидел, что на площадке, где недавно танцевали, теперь дерутся – пьяно, тесно, размашисто и бестолково.