Я вернусь

Проснулся я от смачного похрустывания совсем рядом. Причудливое животное, похожее на корову, лошадь и еще на кого-то еще, жевало сено прямо над моей головой. Оказалось, как мне потом растолковал лейтенант, это был верблюд. Нам дали немного молока и по кусочку хлеба, кавалеристы напоили чаем. Когда мы подкрепились, а эскадроны ушли на запад, подошла молодая женщина из местных. Она сказала, что отвезет нас в местность Красный Эстон, на ближайшую станцию, следующую за той, которую ночью разбомбили.

Повезли нас на том самом верблюде, жевавшем сено. Запряженное в арбу животное двигалось медленно, неохотно. Наверное, он хотел стоять себе на ферме рядом с охапкой сена, а не плестись с тяжелой повозкой в неведомую даль. Погонщик – молодой парень, тоже из местных, ругал скотину последними словами. Но на верблюда брань не возымела никакого действия, как и пинки по ляжкам. Тогда раздосадованный парень начал хлестать его между ног гибкой розгой. Такой поворот событий пронял толстокожее животное. «Караван пустыни» повернул к парню голову и… плюнул ему прямо в лицо. С чувством исполненного долга верблюд взял и улегся прямо на дорогу.

Женщина нагнала нашу телегу и накинулась на бедного парня, залепленного слюной по брови:

–– Ты зачем скотину бил, ирод?! Теперь ведь заупрямится и не пойдет дальше!

Затем она начала ворковать над верблюдом, будто он был не верблюд, а по меньшей мере падишах. Женщина гладила его по шее, уговаривала, как капризное дитя. Ласку подкрепила угощением – женщина сунула что-то верблюду в рот, он начал медленно, словно снисходя, жевать. Через полчаса животное медленно поднялось и величаво тронулось в путь под одобрительные возгласы женщины. Но скорость движения все равно была невысокой.

Таким образом, мы едва успели на санитарный поезд, отходивший вечером от ближайшей станции. На станции нас пересадили на носилки и отнесли в вагон. Поезд тронулся. Женщина с верблюдом помахала нам вслед платком…

Утром в поезде дали завтрак: кашу, сгущенку, по банке на брата. К обеду мы уже приехали в Саратов. Местный госпиталь оказался больше тех, что нам приходилось видеть до этого. Процедура была мне знакома. Врачи снова нюхали мои руки, снова чем-то их мазали и кололи. Меня определили к легкораненным, в первую группу. Моему попутчику повезло меньше. У него были оторваны несколько пальцев. Раненая рука начала разлагаться, грозила ампутация кисти, а может, даже руки по локоть. Потому далее нам было не по пути. Лейтенант только тяжко вздохнул на прощание.

–– Эх, Вася, жаль, что расстаемся. Мы бы в Куйбышеве у моих стариков погостили…

Нас рассадили в разные полуторки, и больше лейтенанта я не встречал. С таким ранением вряд ли он остался на фронте. Иногда думаю, как у него в Куйбышеве жизнь сложилась?

А меня привезли в большой каменный дом с палатами для разных раненых, где я пробыл около месяца. Раны заживали медленно. В госпитале было нестерпимо скучно, хотелось поскорее вернуться на фронт. Из курса лечения запомнилось только то, как нам ставили уколы и почему-то иглы у медсестер всегда были тупые. Сводки Совинформбюро воспринимались как радость, но мало их было, от случая к случаю. Вот мы и мучились безвестностью и бездельем…

Когда раны начали заживать, я по совету врача, ездил на улицу Чапаева к какому-то известному саратовскому массажисту. Жил он на квартире, был гостеприимный, но вечно занятый – все время было расписано такими, как я. С его помощью я начал сгибать и разгибать пальцы. Осколки от гранаты частично вынули или вышли сами, а некоторые остались со мной на всю жизнь. Иногда я нащупываю их в кисти и вспоминаю саратовский госпиталь, лейтенанта, с которым прошел путь до лечебницы, бой, в котором получил ранение…

Глава 16. Побег на передовую

Октябрьский праздник 1942 года отметили в Саратове. Потом из госпиталя меня вместе с другими выздоравливающими бойцами определили в запасной полк, расположенный в Татищево.

Под овощехранилище, оказалось, приспособили казармы. Условия здесь были убогие, опустошенные комнаты порой не имели мебели – зато сена давали в избытке. Кормили нас одной перловой кашей, все лучшее шло на фронт, тылу тогда приходилось туго. Одежды не выдавали, а я после госпиталя остался в одной гимнастерке с пилоткой. Шинель потерялась еще в Саратове, при пересадке, а взять новую было негде. Банно-прачечный день в субботу делали, помоешься – и снова ту же форму надевать, сырую – если постирал, или грязную, если не захотел. Надоело нам в запасе маяться, а распределения все не было. И новостей никаких, даже динамика не было в овощехранилище. Лежим, будто мы картошка в подвале, и как будто забыли про нас.

Был у нас младший лейтенант по фамилии Сидоров. Живой такой, шустрый. Когда его допекло, он побегал, подсуетился, что-то поузнавал в штабах. А у нас с ним кровати рядом стояли. Как-то вечером он у меня шепотом и спросил:

–– Слышь, Вася, ты воевать хочешь?

Я кивнул.