Я возьму твою дочь

София опустилась в кресло. Конечно, она готова была делать то, что хочет Йонатан, но она его не понимала. И в последнее время он все чаще пугал ее.

В последующие недели Йонатан начал последовательно отгораживать Софию от внешнего мира. Когда приходили ремесленники, он запирал ее в доме. Он больше не брал ее с собой, когда ездил за покупками, а записывал ее пожелания и покупал то, что она хотела.

— Когда-нибудь это закончится, — только и сказал он, — и, может быть, однажды ты согласишься с тем, что это было хорошо и правильно.

Для Софии все, что он говорил, оставалось загадкой. Она не понимала, что происходит, и от этого становилась все более несчастной. Больше всего она хотела бы поговорить с кем-нибудь и рассказать, что у нее на сердце. Но это было невозможно. Переносной телефон Йонатан всегда забирал с собой.

— Я хочу, чтобы из больницы в любое время могли до меня позвониться, — сказал он Софии, — моей двоюродной сестре становится все хуже. Кроме того, кто обычно звонит нам, мой ангел? В основном постояльцы. А поскольку я занимаюсь сдачей квартир, правильнее, чтобы телефон постоянно был со мной. Скажи, если захочешь позвонить, и я тебе его дам.

Но София этого не говорила, поскольку он никогда не оставлял ее одну, а во время телефонных разговоров всегда держался рядом.

Когда он уезжал за покупками, то забирал телефон с собой. Он просверлил отверстие в задней стенке шкафа в гостиной, так что мог на ночь оставлять телефон в розетке, чтобы тот заряжался. Ключ от шкафа он спрятал. У слепой Софии не было ни единого шанса найти его.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивала она. — Зачем закрываешь меня, изолируешь от людей и лишаешь свободы? Я уже не человек!

— Так будет лучше для тебя, — говорил он с улыбкой. — Просто верь мне. Однажды ты все поймешь.

В ноябре позвонила Габриэлла. Она вбила себе в голову идею организовать перед Рождеством на площади в Амбре трехдневный базар. Из выручки она хотела купить игрушки для местного детского сада и покрасить помещение «Asilo Infantile».[65]

— Это хорошо и для тебя, — сказала она Нери, — если окружающие запомнят меня как человека, который заботится об общественном благе и делает добро. Вот увидишь, это откроет перед тобой все двери. Люди в Амбре будут больше доверять тебе.

«Еще больше доверять не надо», — мрачно подумал Нери, но не произнес этого вслух, потому что не хотел портить жене настроение.

— Конечно, — только и сказал он. — Наверное, так и будет. Делай, как хочешь.

По этой причине Габриэлла позвонила в Ла Пассереллу. Йонатан взял трубку, и она спросила, нет ли у них какой-нибудь одежды, мебели, предметов домашнего обихода или мелочей, которые им не нужны.

— Конечно, у нас наверняка что-то есть. Мы с Софией посмотрим, что можно отдать в качестве пожертвования.

— Ты не будешь возражать, если я приеду к вам? Тогда я прямо на месте могла бы решить, что из того, что вы приготовили, можно пустить в дело, а что нет. И тебе не придется тащить все в Амбру.

— Нет, — решительно сказал Йонатан. — Нам это не подходит.

— Это ненадолго, — настаивала Габриэлла. — Десять минут, а потом я уеду и заберу с собой вещи.

— Нет. Извини, Габриэлла, но София чувствует себя не очень хорошо. Она на восьмом месяце и не хочет, чтобы ее беспокоили.

— Что-о-о-о? Она на восьмом месяце? Я и не знала! Это же прекрасно!

— Габриэлла, прошу тебя! Это должно остаться между нами, хорошо? Боюсь, я проболтался. София не хотела, чтобы кто-нибудь знал о ее беременности, пока ребенок не появится на свет.

— От меня никто ничего не узнает.

— Спасибо, Габриэлла. В ближайшие дни я загляну к тебе, — сказал Йонатан, надеясь закончить разговор.

Но для Габриэллы тема не была закрыта.

— Я могу поговорить с Софией?

— Нет. Она спит.

— Тогда я позвоню вечером.

— Позвони. Чао, Габриэлла. Привет Донато.

И он положил трубку.

— Я не сплю, — раздался тихий голос.

Йонатан обернулся. София стояла в дверях. Ее губы дрожали.

— Я хотела бы поговорить с Габриэллой.

— В другой раз, любимая.

Он вздохнул с облегчением. Непохоже, что София слышала его рассказы о ее беременности.

— Почему ты не говоришь правду?

— Потому что я люблю тебя, мое сокровище! — прошептал он. — И если ты меня тоже любишь, то будешь держаться в сторонке и откажешься от телефонных звонков. Еще какое-то время. Разве это так трудно?

— Нет, — обескураженно ответила она.

— Вот видишь. Когда-нибудь ты все поймешь. Если ты будешь делать то, что я говорю, это и будет доказательством твоей любви ко мне.

Он поцеловал ее в голову и вышел из комнаты.

— Летом у меня снова будет работа для тебя, и ты сможешь прийти сюда, — сказал Йонатан в конце октября Серафине. — А сейчас мы сделаем перерыв на зиму.

— Что-о-о?

Йонатан никогда бы не поверил, что такой человек, как Серафина, может смотреть взглядом, исполненным ненависти.

— Вы выбрасываете меня на улицу? Что это значит, черт побери? Почему вы просто не снизите мне количество отработанных часов, как в прошлом году, когда было меньше работы? — спросила Серафина и уперла кулаки в бока.

— Потому что мы сделаем перерыв на зиму! Я что, недостаточно ясно выразился?