Я вспоминаю...

Бывало, сидим мы за столиком кафе, перед нами — гора разнообразной еды, а мы обсуждаем разные животрепещущие вещи, вроде «Майры Брекенридж» [49]. Ведь кино сегодня — универсальный язык культуры. Фред постоянно расспрашивал меня о Мэй Уэст. Сколько бы ему о ней ни рассказывали, ему все бывало мало. Он не поверил, когда я рассказал, скольких усилий мне стоило понять, что Майра — на самом деле мужчина. Я как-то сказал, что подчас не худо переключиться с одного на другое: скажем, если вместо того, чтобы снимать фильм, он напишет книгу, это только стимулирует его фантазию. А он ответил, что для него лучший стимулятор — сам процесс съемок, и, полагаю, был прав».

Американский кинорежиссер Джон Лэндис пришел в восторг, увидев феллиниевский фильм «Тоби Даммит», но, по собственному признанию, по-настоящему открыл для себя режиссера в «Сатириконе»:

«Мне было восемнадцать лет, и я работал в съемочной группе фильма «Герои Келли». Съемки велись в Югославии, и мы с приятелем двинули в Триест за дешевыми свитерами. И там в одном из кинотеатров я увидел афишу с надписью: «Феллини-Сатирикон». Купил билет и уселся в зале, толком не успев сообразить, что фильм наверняка пойдет без субтитров.

А спустя год оказался в Женеве и увидел, что и там идет «Сатирикон». На объявлении за стеклом кинотеатра значилось просто: «Сатирикон», с субтитрами». Я купил билет, вошел в зал, и что же? Субтитры, само собой, оказались французские и немецкие!

В третий раз я смотрел «Сатирикон» в Лос-Анджелесе, разумеется, уже с английскими субтитрами. И тут-то понял, что Феллини- художник, человек, пользующийся камерой так же, как живописец кистью.

У меня нет ответа на извечный вопрос: искусство или коммерция. Искать денег на съемки — это унижение, через которое так или иначе приходится проходить всем, кто связан с кинопроизводством. С момента окончания Второй мировой войны в Италии сменилось полсотни правительств, но в ней был только один Феллини. И его имя будут помнить спустя много лет после того, как напрочь забудут имена тех продюсеров и денежных тузов, кто разглагольствовал о его безответственности.

С Феллини я познакомился благодаря оборотню. Я приехал в Рим договариваться о прокате моего фильма «Американский оборотень в Лондоне»; в рекламной кампании принял участие и Марио Лонгарди, его постоянный представитель по связям с прессой. Марио представил Федерико меня и мою жену Дебору, и мы, все вместе, провели долгий и очень приятный день.

Дебора была тогда на последней стадии беременности, ожидая нашу дочь Рейчел, и Феллини всю дорогу держал ее за руку. Знаете, и по сей день, стоит кому-нибудь упомянуть в разговоре имя «Феллини», она восклицает: «Он гений!»

Федерико нравилось перекидываться со мной шутками и каламбурами. У него вообще было прекрасное чувство юмора. Бывает, кто-нибудь отпустит при мне удачную шутку, а я думаю: «Какая жалость, что я не могу передать ее Феллини».

Спайк Ли вспоминал о том вдохновляющем воздействии, какое оказал на него Феллини, и о своей встрече с великим режиссером в Риме. Впервые он увидел феллиниевский фильм еще студентом. «В этот момент я понял, что возможности кино безграничны. Моей мечтой стало когда-нибудь воочию увидеть создателя этой картины. И она осуществилась: уже став режиссером, я получил приглашение пообедать в Риме с Феллини.

Мы делились друг с другом трудностями, возникающими в отношениях с продюсерами и студиями. У меня была уйма проблем: профессиональных, личных и служебных. Мы только что вдребезги рассорились с моей девушкой; я хотел с ней помириться, а она ни в какую. Мне было невероятно трудно добиться своего процента с доходов от продажи собственного фильма. Феллини сказал мне: «Боритесь. Добивайтесь. У вас есть все основания этого требовать». Конечно, в его положении легче было настаивать на своем, нежели мне тогда.

И вот я спрашиваю его: «А как мне быть с девушкой? Она бросила меня, даже говорить со мной не хочет». Не знаю почему, но мне подумалось: раз он знает, как снимать гениальные фильмы, то наверняка хорошо разбирается в женщинах.

Он не сказал ни слова. Просто взял со стола бумажную салфетку и начал что-то рисовать на ней. Нарисовал меня — стоящим на коленях в позе униженного просителя, а над моей головой пририсовал шар, как в комиксах, и внутри вывел: «Ради всего святого, прости меня». И отдал мне со словами: «Передайте это ей».

Вернувшись домой, я так и сделал. Она приняла салфетку и была польщена таким знаком внимания. Сохранила ее на память, но меня все-таки не простила. Наши отношения так и не возобновились.

Позже я познакомился с другой девушкой — девушкой, в которую влюбился по-настоящему. И понял, что та, первая, была в моей жизни ошибкой. Даже двойной ошибкой, потому что она так и не отдала мне рисунок. Как я теперь жалею, что у меня нет моего портрета, набросанного рукой Феллини».