Я — второй Раневская, или Й — третья буква

Она была женщиной строгих правил, второй раз замуж не вышла и посвятила себя воспитанию сына. Но они не бедствовали, на жизнь семье де Мильё хватало. От отца – золотопромышленника – осталось приличное наследство. Кроме того, у семьи была большая квартира в Москве, две дачи в Подмосковье и в Геленджике.

Гувернантки-француженки обучали мальчика языкам, музыке, литературе. Юрочку возили в театр и в оперу. Он слушал Шаляпина, Нежданову, Собинова, других великих мастеров театра. Тетушки во время путешествий рисовали для мальчика открытки, на которых писали: «Милый Юрочка! Посылаю тебе карточку с изображением прекрасных зданий в Испании и надеюсь, что и ты будешь архитектором и построишь не хуже мавров».

А театр он полюбил благодаря своей тете, известной в то время театральной актрисы. И Жоржа с пяти лет потянуло на сцену. Он выступал перед родственниками в гостиной в московской квартире и на террасе подмосковной дачи. С удовольствием раскланивался под аплодисменты. А в семь лет он преобразился в Мефистофеля из «Фауста» – измазал себе лицо химическим карандашом. Однако Жорж был разочарован: родственники не испугались. Напротив, еле сдерживались от смеха. А гувернантки всплёскивали руками и говорили: «Господин Мефистофель, а вы нашего Юрочку не видели? Только что был тут».

«Он очень стеснялся, когда мама видела, как он играл спектакли. Она никогда ему не сказала «хорошо», она никогда не подбадривала его, – говорит Тамара Иванова. – Она просто говорила: «Не очень». Она его не подхваливала. А может, надо было?»

«НЕВИННОСТЬ —

причина для удивления жениха».

«ПАНТОМИМА —

зрелище, говорящее языком искусства».

* * *

«Революция отняла у нашей семьи деньги, квартиру, дачу и даже фамилию: из де Мильё я стал просто Милляром»

Беззаботное и счастливое детство Жоржа закончилось в 1914 году. В воздухе чувствовались предреволюционные волнения. Над богачами нависла угроза расправы и «экспроприации». Из революционной Москвы надо было бежать. И Георгий оказался у деда в Геленджике, где он провел пять лет. А вскоре в России случилась революция.

И у семьи де Мильё было отнято почти всё: деньги, московская квартира, дача. В 1917 году их шикарная квартира на Малой Бронной – весь четвертый этаж большого особняка – стала коммуналкой. И им – владельцам – выделили всего лишь комнату в 12 метров. Большевики дачу отобрали согласно декрету товарища Ленина. Юру с дедушкой и бабушкой переселили в дворницкую, а дом забрали под санаторий.

Так жестокая грубая жизнь вытолкнула Милляра из его сказочного детства во взрослую действительность. Из замка – в дворницкую… Но никаким декретом нельзя было лишить мальчика мечты о сказке…

Потом нависла другая угроза: а вдруг к Жоржу предъявят претензии по поводу его не «русской» фамилии? Обеспокоившись этим фактом, родственники Георгия предусмотрительно подправили ему фамилию. Так он превратился из де Мильё в просто Милляра.

В общем, к 17 годам Юра-Жорж мог только рисовать, лепить, музицировать и разговаривать на иностранных языках. Но он был таким хилым и беззащитным, что его сверстники с ним не дружили, не звали играть в футбол. По их мнению, он только годился быть членом агитационной бригады, делать из папье-маше картонные продукты питания и другие бесполезные предметы.

Потом, в течение всей своей жизни Георгий Францевич не рассказывал никому о своей жизни. Когда в анкетах надо было указать знание иностранных языков, он ставил прочерк, хотя свободно владел французским и немецким. Когда надо было указать семейное происхождение, писал: «Родился в семье жел. дор. служащих». А по-французски у него время от времени проскакивало, вспоминали коллеги. Воспитание с боннами и гувернантками не могло пройти даром. Многие, хорошо знавшие Милляра, называли его «породистым» человеком.

Кстати, свою родину, Францию, де Мильё-Милляр так никогда и не увидел. Однако до самой смерти актер повторял: «Произошла ошибка. Я родился в день не той революции…» Под «той революцией» он подразумевал День взятия Бастилии и только 14 июля считал настоящим праздником. Эту дату Георгий никогда «не пропускал» – отмечал. Однако не ненавидел Советскую Россию, не был диссидентом, не боролся с режимом. А уехать из страны ему даже в голову не приходило. Хотя такая возможность у него была.

«14 июля для Милляра был святой праздник, где бы он ни был в этот день, он всегда его отмечал, – вспоминает приемная дочь Тамара Иванова. – Может быть, потому, что у него папа француз. Может, по другой причине. Георгий Францевич – человек далеко не простой. Все говорили, что его не принимали всерьез. А напрасно».