Читаем Я жил в суровый век полностью

— Да, да, — услышал я ее шепот, — скажите, чтобы она молилась за нас.

Я покосился на Брандта, стараясь угадать его мысли. Может, и ему это казалось игрой? И может, в этот миг он оценивал исполнение? Неужели нет ничего настоящего? Кроме, разумеется, смерти? Но может, он тоже столкнулся со смертью лицом к лицу и тем не менее нашел в себе силы играть с нею, словно с живым партнером?

Я ожидал, что он улыбнется, может, одобрительно кивнет, но лицо его было замкнуто, он отвернулся, и я видел лишь его чеканный профиль с горбинкой на носу. Теперь он нравился мне еще меньше, чем тогда, когда бережно подносил флягу Герде — одной рукой, а другую столь же заботливо держал наготове, чтобы обнять девушку за плечи. Но в то же время я ощущал между нами некое отдаленное родство, и, уходя в глубь леса, я гадал, что же побудило его участвовать в нашем деле: одиночество, жажда мести или любовь к приключениям?

Его автомобиль был спрятан в ельнике, и он попросил нас постоять у дороги, пока он выведет машину. Это был большой черный «паккард», такой же блестящий, как новые сапоги Брандта, к тому же хозяин не изуродовал его газогенератором, а пользовался, как и прежде, бензином.

— Не опасно это? — спросил я.

Он покачал головой и деланно ухмыльнулся.

— Нет, — сказал он, — мне все можно. К тому же у меня наберется с полдюжины всяких там разрешений, хоть обклеивай ими ветровое стекло — все один обман.

Выведя машину, он выключил мотор и откинул потайную крышку в шоферском сиденье.

— Вот, глядите, — сказал он и, вынув оттуда две куртки и две фуражки, подошел к нам, — нацепите на себя этот маскарад. Правда, навряд ли нас сегодня остановят, Вебьерн сказал, что немцы вроде снова укатили на юг. Хотя бог его знает, вдруг какому-нибудь лейтенанту что-то взбредет на ум...

Я сразу же увидел свастику на фуражках и на рукавах куртки.

— Ты не возражаешь, если я возьму на себя роль шарфюрера, а ты — моего адъютанта? Только вот девушка, которую мы пригласили провести с нами вечер, не должна быть в фуражке, во всяком случае, не в такой ужасной, как эта!

Герда сняла фуражку и высвободила волосы. Он взглянул на нее и онемел.

«По крайней мере он способен искренне восхищаться», — подумал я. Но он тут же причмокнул, как белка, и отпустил Герде какой-то пошлый комплимент, словно считал себя обязанным во что бы то ни стало выступать в роли хлыща.

— Скорей и это тоже снимите! — изобразив на лице ужас, воскликнул он и помог Герде снять куртку. — Мы спрячем ваши вещи здесь, в лесу, а я дам вам другую одежду на весь остаток пути.

— Фуражку дал мне начальник станции, — сказала Герда. — И она и куртка еще послужат мне.

Свернув вещи в узелок, Герда прижимала их к груди, как ребенок игрушку.

— Ладно, ладно. — Он бессильно развел руками и воздел глаза к небу. — Давайте все сюда, в моем тайнике для всего найдется место.

«Переигрываешь», — подумал я и сунул свой кольт во внутренний карман хирдовского 62 мундира. Он заметил это и отрывисто приказал:

— Нет, возьми лучше у девушки пистолет, а это мы до поры до времени спрячем.

Я был зол, что пришлось расстаться с кольтом, но без единого слова отдал его Брандту. Мы втроем расположились на переднем сиденье, поместив Герду между нами. Брандт поправил зеркало и заглянул в него.

— Никто не заподозрит подлога, — деловито усмехнулся он и спрятал фуражку в отделение для перчаток, — а вот это мы пустим в ход, если нас задержат, — продолжал он, — людей, занятых вином и любовью, никогда не подозревают. Просто диву даешься, почему этот простой трюк всегда действует безотказно.

Он взглянул на меня.

— Эх, черный галстук бы тебе повязать, — сказал он, хлопнув себя по лбу, — где была моя голова! Хотя вот что, запомни: мы возвращаемся с вечеринки — так, пожалуй, еще сойдет. Но если нас остановит кто-нибудь из тех, кто не терпит шуток, ты уж не обижайся, если я слегка пожурю тебя за неряшливость.

Он сидел, напряженно наклонившись вперед, и вел огромный черный автомобиль, ловко лавируя между корнями деревьев и кочками. Машину то и дело швыряло из стороны в сторону, она качалась, как гигантский корабль, и я обнял Герду за плечи, чтобы на поворотах ее не отбросило к Брандту. Я закрыл глаза и чувствовал, как волосы ее, развеваясь на ветру, щекочут мне щеки, и от тепла и качки меня снова охватила дремота и коварная иллюзия безопасности. Мимо меня, качаясь, проплывали стволы бесконечной чередой черных расщепленных теней, и лишь изредка между ними мелькали желтые штабеля окоренных бревен.

— Куда мы едем? — спросил я сквозь сон, и собственный вопрос показался мне отзвуком чужого голоса.

Брандт не ответил. Тонкие смуглые пальцы подрагивали на руле, я видел его резкий профиль: брови, нависшие над глазами, и высокий, с горбинкой нос, узкую полоску у рта, темную тень под скулой, острый подбородок — черты его лица, словно вытесанные смелой рукой, создавали общее впечатление силы и могучей энергии, и я невольно выпрямился и теперь сидел в той же позе, что и он, напрягая затылок и спину.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной. В то же время немало участников сборника к началу войны были уже вполне сформировавшимися поэтами и их стихи по праву вошли в золотой фонд советской поэзии 1930-1940-х годов. Перед нами предстает уникальный портрет поколения, спасшего страну и мир. Многие тексты, опубликованные ранее в сборниках и в периодической печати и искаженные по цензурным соображениям, впервые печатаются по достоверным источникам без исправлений и изъятий. Использованы материалы личных архивов. Книга подробно прокомментирована, снабжена биографическими справками о каждом из авторов. Вступительная статья обстоятельно и без идеологической предубежденности анализирует литературные и исторические аспекты поэзии тех, кого объединяет не только смерть в годы войны, но и глубочайшая общность нравственной, жизненной позиции, несмотря на все идейные и биографические различия.

Алексей Крайский , Давид Каневский , Иосиф Ливертовский , Михаил Троицкий , Юрий Инге

Поэзия
«Может, я не доживу…»
«Может, я не доживу…»

Имя Геннадия Шпаликова, поэта, сценариста, неразрывно связано с «оттепелью», тем недолгим, но удивительно свежим дыханием свободы, которая так по-разному отозвалась в искусстве поколения шестидесятников. Стихи он писал всю жизнь, они входили в его сценарии, становились песнями. «Пароход белый-беленький» и песни из кинофильма «Я шагаю по Москве» распевала вся страна. В 1966 году Шпаликов по собственному сценарию снял фильм «Долгая счастливая жизнь», который получил Гран-при на Международном фестивале авторского кино в Бергамо, но в СССР остался незамеченным, как и многие его кинематографические работы. Ни долгой, ни счастливой жизни у Геннадия Шпаликова не получилось, но лучи «нежной безнадежности» и того удивительного ощущения счастья простых вещей по-прежнему светят нам в созданных им текстах.

Геннадий Федорович Шпаликов

Поэзия / Cтихи, поэзия / Стихи и поэзия