Я знаю о любви (Зеленоглазка)

Я провела вечер с детьми, наблюдая, как они выполняют акробатические упражнения на колючей траве. Я не делала замечаний Энн за ее шумное поведение, для меня было откровением видеть ее теперь, сбросившую маску благовоспитанной девочки, какой она была в классной комнате в Мельбурне. Ее носки порвались, а кисти рук покрылись царапинами от жесткой травы. Над правым глазом быстро набухала шишка, которую она посадила, ударившись о каменный бордюр клумбы. Но она была бесконечно счастлива, во всем старалась не отставать от братьев и, в отличие от своей матери, не обращала внимания на поражения.

В конце вечера мы нарезали полную корзину роз для моей спальни.

— Расскажите нам о бабушке, — попросил Джеймс. — Дедушка рассказывает нам о ней каждый раз, когда мы бываем здесь.

Мы сели у красивой, ничуть не грустной могилы в углу розового сада, и я сочиняла истории о женщине, которую никогда не видела, а только немного представляла по рассказам Джона Лэнгли. Я рассказывала детям о том времени, когда она приехала сюда, когда не было еще церквей и кладбищ. То, что я им рассказывала, было, в сущности, историей дома, воспоминанием о том, как распланировали и посадили этот розовый сад для их бабушки. Они притихли, слушая меня, их шумливость сменилась мечтательной усталостью. Когда тени деревьев дотянулись до загонов, дети охотно пошли со мной в дом, такие же послушные и приличные, какими всегда были по вечерам в Мельбурне.

Уже почти стемнело, когда вернулась Роза. Я сидела в гостиной и через французское окно смотрела, как уходит свет, как сгущается во дворе тьма, оставляя только яркую малиновую полосу на небе. Деревья казались на его фоне черными. Я услышала быстрые шаги Розы на дорожке, от конюшни к дому, затем на веранде.

— Ну, Эмми! Мне сказали, что ты приехала. — Она сделала несколько шагов в глубь комнаты. — Ты приехала, чтобы быть моим сторожем?

— Никто не сторожит тебя, Роза.

Она с размаху бросила кнут на стол и швырнула туда же шляпу.

— А может, шпионить за мной? За этим они тебя послали?

— Том думал, что тебе нужен будет… хоть кто-нибудь.

— Со мной дети. Больше мне никто не нужен.

— А здесь никого? Никого больше нет?

— Никого из этих шпионов. Мне надоели их проповеди. Я делаю то, что они не прочь были бы делать сами, — будь у них побольше смелости. Они завидуют мне, потому что я свободна.

— Никто не свободен. В это только дураки могут поверить. — Я встала и прошла мимо нее к двери. Было слишком темно, а приносить сюда лампу не хотелось. — Я больше не буду тебя воспитывать. Я тебе ничего-ничего не дам больше, пока ты сама меня не попросишь.

III

Все продолжалось в том же духе уже неделю. После завтрака Роза уезжала верхом на лошади и возвращалась на закате. Она отказывалась брать с собой грума и не сообщала, куда едет. Но мы знали, что она ездит в Роскомон. Мы точно знали: об этом сплетничали слуги в самом Роскомоне. Я чувствовала, что подвела Кэйт и Ларри, так как не делала ничего, чтобы остановить Розу. Но для нее это был период безумия, и он должен был сам собой прекратиться, если никакое другое потрясение не выведет ее из этого состояния. Каждый день я молила Бога о том, чтобы скорее приехал Джон Лэнгли.

В глубине души я была даже рада, что она уезжала от нас, неважно, по какой причине. Я не отходила от детей, счастливая тем, что никто не мешает мне проводить с ними целые дни. Я давала уроки Джеймсу и Энн, начала учить младших мальчиков писать буквы и простые слова. Стремительно уехав из Мельбурна, Роза не взяла с собой гувернантку, так что никто не оспаривал моих прав на детей.

Я пыталась в полной мере насладиться своими богатствами, словно чувствовала, что скоро это кончится. Все, что мы делали, было настоящим праздником. Уроки проходили на теневой стороне веранды и заканчивались в 12 часов дня. Чаще всего мы устраивали пикник у ручья. Сняв обувь и носки, мы переходили его вброд, предупреждая друг друга о змеях. Воздух был полон стрекота насекомых. Над горизонтом все шире становилась знойная дымка. Я хотела, чтобы это время никогда не кончалось.

Вечером возвращалась Роза с напряженно-ликующим лицом, ее движения утратили ту ровную чувственную плавность, которая составляла их красоту, — они стали ломкими и угловатыми. Она была взвинчена до предела. Ничем не заполненные вечера и ночи были пыткой для нее. Мы съедали ужин вместе, соблюдая видимость разговора для Мэри Андерсон, а потом она уходила от меня. Поздно ночью я слышала, как она ходит по веранде за нашими спальнями. Утром за завтраком она была в костюме для верховой езды. Она глотала пищу, не разжевывая, и не скрывала того, что торопится.

IV

Пэт приехал в Лэнгли Даунс так же, как и в прошлый раз. Я сидела одна в гостиной — Роза, как обычно, рано удалилась. Я читала, а в спальне надо мной раздавались ее нервные шаги. Но Пэта я не услыхала, пока он тихо не позвал меня из открытого французского окна.

Услыхав свое имя, я вздрогнула. Книга выскользнула у меня из рук и упала на пол.

— Не шуми! — предупредил Пэт.