Я знаю о любви (Зеленоглазка)

— Да, помолвка Кона. У меня было приглашение, знаешь ли ты это, Эмми? Моя невестка, которую я никогда не видел, прислала мне красиво написанный пригласительный билет. Мы с Мэттом Суини поставили его на камин. Здорово смотрелся, честное слово. Это произвело бы впечатление, если кто-нибудь из соседей вдруг заглянул бы к нам.

— Пэт, ну почему ты над собой издеваешься? Если Юнис написала приглашение, значит, хотела, чтобы оно было принято. Тебе были бы там рады.

— Да, они были бы рады, чтобы я посмотрел, как преуспел мой братец Ларри, женившись на деньгах в этом Мельбурне. Мне были бы рады, пока я вел бы себя тихо и хорошо. Знаешь, почему пришло это приглашение? По-моему, братец Ларри только теперь начал соображать, что Мэтт Суини имеет ценную собственность и что старик не будет жить вечно. И Ларри думает, что если кинет мне немного денег, то выкупит эту землю. Но он ошибается.

— Это неправда, Пэт. Ты выдумываешь все это, чтобы у тебя был повод избегать Ларри. У него тоже есть гордость. Он не собирается скакать на лошади лично и умолять тебя приехать. Он сделал жест…

— Да, это был жест, именно. Для своего спокойствия: мол, он не приедет, потому что не умеет вести себя как обеспеченный человек. Ох, к черту это, Эмми. Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о Ларри!

— Зачем же ты пришел?

— Мне нужна помощь. А ты единственная, кого я могу попросить об этом.

— Помощь?

— Деньги. Для Мэтта, нет, не для Мэтта. Ему они были бы не нужны, если бы я не растратил свои. Я игрок, Эмми. Ты знаешь это. Иногда я все проигрываю. Иногда я еду в Сидней и трачу все до последнего пенни. Так было и на этот раз. Мне пришлось занять денег на лошадь, чтобы найти работу гуртовщика. И когда я приехал к Мэтту, он заявил, что сезон был ужасный, погибло много овец и цены на шерсть упали. Да, этот бедный старый чертяка столько пил, что не мог различить время года. Надо платить проценты по закладной…

— Сколько?

— Пятьсот фунтов покроют долг.

— Ты получишь их завтра.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Нет вопросов? И никаких проповедей?

— Когда ты подобрал меня на дороге к Балларату, никто не задавал мне никаких вопросов. И проповедей я не припомню тоже.

Он резко взмахнул рукой, в которой держал стакан.

— Ты нам ничего не должна. Я не потому к тебе пришел.

— Это я тебе должна — Дэну и Кэйт, Ларри, даже Розе. Этот долг никакими деньгами не покроешь. Давай не будем больше говорить об этом, Пэт.

— Чертовски порядочно с твоей стороны.

Я встала.

— Сделать тебе чай или выпьешь еще виски?

— Ты бы предпочла угостить меня чаем, но я лучше выпью виски.

Я налила ему виски.

— Ты что, пришел прямо сюда? Где твоя лошадь?

— В конюшне Эвена. Я останусь там ночевать, а завтра утром умотаюсь отсюда к чертям. Этот город меня угнетает. Он напоминает мне о Ларри. Таком самоуверенном. Сидней мне больше по вкусу.

— Ты вернешься к Мэтту?

— Да, я поеду обратно и улажу весь этот шум, посмотрю, чтобы он набрал всякой снеди — муки, сахару, чаю… — и всякое такое. Старый черт забывает о еде, когда выпьет, и если ничего нет поесть, то он неделю будет сидеть, пресной лепешки себе не испечет. Он умрет от истощения, если пьянство не доконает его раньше… Эмми, если со мной что-нибудь случится, ты присмотришь за стариком, правда ведь?

— Случится с тобой? А что может с тобой случиться?

Он пожал плечами.

— Что-нибудь. Ты когда-нибудь видела, как всадники гонят скот большими стадами, через овраги, которые могут испугать до смерти? Слышала ли ты, какие ссоры бывают под покровом ночи? Они не джентльмены, эти парни, и очень здорово дерутся. Многое может со мной случиться. А у старика ни единой души нет на свете. И никому нет до него дела.

— А почему тебе есть дело, Пэт?

— Я — все, что у него есть. И, помоги мне Бог, это мне нужно время от времени. Однажды я вернусь и осяду там, буду заботиться о старике, приведу это место в порядок.

Но я знала: он только мечтает о том, что говорит. Ему нужна была мечта, чтобы не так давило однообразие долгих дней, когда он перегонял скот. Я не знала того мира, в котором он жил, но чувствовала его грубость и жестокость, тот голод, который он должен был ощущать в себе временами, когда ему не хватало одного, не хватало так сильно и мучительно. Но у этой мечты не было продолжения; она была недолговечной и быстро уходила, а ей на смену приходило беспокойство.

— Ты обещаешь мне, Эмми? — настаивал он. — Обещаешь, что позаботишься о старике?

— Обещаю.

— Благослови тебя Бог, — сказал он просто.

Уходя, он снова поцеловал меня в губы, сильно, не как брат.

— Адам — глупец, — сказал он. — Может быть, когда-нибудь он это поймет.