Annotation

В отчем доме Алёна переосмысливает ценность простого человеческого общения.

Юлия Ива

Юлия Ива

Яблоки даром

Закинув руки за голову, Алёна смотрела в крашеный потолок веранды и наслаждалась звуками и запахами, вернувшими её в детство: сладковатый аромат пшённой каши из духовки, за окном — гвалт воробьёв, умыкнувших у козы горбушку хлеба, и звон цепочки, на которой отец повёл козу на луг. Раннее солнце лежало на половицах прямоугольным пятном от окна.

Она чувствовала себя той пятнадцатилетней девчонкой, восторженной мечтательницей, ещё не отведавшей предательства и настоящей боли. Той, у которой жива мама, и ещё нет сына-подростка и всех связанных с этим радостей и проблем.

Алёна подхватилась, затянула пояс халата и босиком вышла на крыльцо. Спустилась по ступеням в росистую траву. Ноги обдало холодом, острый камешек кольнул ступню.

— Доброго здоровья!

Смотревшая под ноги Алёна вздрогнула от неожиданности и оглянулась: за невысоким забором маячила кокетливая соломенная шляпка. Неловко ступая по колкой траве, Алёна подошла и распахнула калитку:

— Здравствуйте, тётя Женя!

Личико пожилой соседки засияло всеми морщинами. Тёмные глазки, острый нос и по-девичьи тугие румяные щёки — прямо лисичка на пенсии! Алёна невольно улыбнулась в ответ.

— Ножки росой лечишь или закаляешься? — полюбопытствовала тётя Женя и, не дожидаясь ответа, заключила: — А всё равно хорошо!

У её ног стояла сумка-тележка, набитая так, что молния грозила вот-вот разойтись.

Вернулся с лужайки Алёнин папа, кивнул на сумку:

— На станцию, соседка? Яблоки везёшь?

— Яблоки да моркови немножко. Тебе, сосед, ничего купить не надо? В аптеке или, может, в магазине?

— Нет, спасибо.

Тётя Женя вопросительно посмотрела на Алёну, но и ей ничего не требовалось. Старушка мешкала, поправляя шляпу и выжидающе поглядывая то на Алёну, то на её отца. Алёне стало неловко: может, всё-таки попросить о чём-нибудь?

— Степановна! — донёсся из-за забора слева одышливый женский голос с капризными нотками. Вторая соседка, Валентина Фёдоровна, грузная и неповоротливая, как дубовая колода, спустилась с крыльца: — Упаковку спичек купи.

— Куплю, — неохотно отозвалась тётя Женя, не взглянув в её сторону.

Алёна мысленно усмехнулась: ничего не меняется, всю жизнь эти две женщины друг друга не переваривают. Тётя Женя подавила вздох и нацепила старомодные тёмные очки:

— Ну, пойду!

Она выкатила сумку-тележку на асфальт и бодро зашагала вдоль тополиной аллеи, ведущей к железнодорожной станции. Сухонькая, почти не согбенная, словно не пенсионерка-колхозница, а пожилая балерина. На дороге лежали длинные тени тополей, и она ступала по ним, будто по шпалам.

— Всё ходит, ходит! — проворчала Валентина Фёдоровна, замахиваясь хворостиной на стрекочущую на рябине сороку. — Таскает свои сумки всё лето.

А ведь правда: всякий раз заезжая на станцию по пути к отцу, Алёна встречала тётю Женю. В июне та продавала редиску и зелень, в июле — малину и крупную, иссиня-чёрную смородину. В придачу к ягодам дарила покупателям букетики ароматных листьев, перевязанные по черенкам шерстяной ниткой. В августе сидела с полной сумкой душистых розовощёких яблок. В сентябре будет торговать чисто вымытой оранжевой морковкой и бордовой свёклой.

Соседка продолжала бурчать:

— Пенсию получает, сын каждый месяц деньги шлёт, а ей всё мало! Наверно, уж полный матрас денег напрятала, ненасытная! И ведь всё подчистую скупают у неё, ничего назад не привозит! Сидела бы дома, восьмой десяток как-никак разменяла! Неужто так и будет шастать до самой смерти?

— Не сидится ей, — добродушно бросил отец. Соседка махнула рукой и скрылась в доме. Отец посмотрел вслед тёте Жене: — Смурная сегодня Евгения Степановна. Наверное, от Сани опять ни слуху, ни духу. Деньги-то шлёт, а позвонить лишний раз не удосужится. Надо будет её вечером расспросить.

Алёна нахмурилась:

— Ну пап, как о таком спрашивать? Может, она не хочет об этом говорить? Он её сын, какой бы ни был.

— Я ж ничего такого, — отец поднял брови и развёл руками, — просто спрошу.

Алёна замаскировала упрёк улыбкой и шутливым тоном:

— Ох уж эти советские люди! Никакого личного пространства!

Отец посмеялся:

— Это у вас в городе пространство, а мы всё по-старинке, запросто. — Он присмотрелся к Алёне: — Не озябла, босиком-то?

Алёна потрясла мокрой ступнёй, пытаясь стряхнуть налипшие листики и травинки.

— Озябла, — повторила она, будто пробуя это слово на вкус, и улыбнулась: оно тоже было из детства. Теперь ей никто так не говорил.

— Пойдём греться!

Отец кормил её золотистой пшённой кашей, щедро сдобренной топлёным маслом, и подливал горячий чай. Просил рассказать о себе, о работе. Алёна не знала, что рассказывать о себе, и говорила про сына: совсем взрослый, кадетская школа нравится, встречается с девочкой. Обещал на днях приехать, выкопать картошку. Папа улыбался. Голова его стала совсем белой, а худое лицо потемнело от загара, и только когда он удивлённо вскидывал седые брови, становились видны светлые лучики в глубине морщинок у глаз.