Яблоки из чужого рая

– Когда у нас самолет? – спросила Анна. – И где мы сейчас, кстати, – далеко нам до дому идти? Хорошо бы выспаться, – объяснила она.

– Далеко. Сейчас возьмем такси, – ответил Сергей.

Глава 12

Короткая и ничем особенным не примечательная лондонская поездка вывела Анну из душевного равновесия, в котором она так благополучно пребывала. И она сердилась на себя за то, что поддалась невнятному смятению, для которого просто невозможно было найти разумного объяснения. Восемь лет назад ей пришлось приложить такие серьезные усилия, чтобы это смятение в себе усмирить, что теперь она просто не могла себе позволить повторить все заново.

Правда, едва ли это было бы теперь возможно, повторить все заново. То, что происходило с нею, когда она узнала – вернее, не узнала, а осознала, – что Сергей любит другую женщину и что это не пройдет ни через месяц, ни через год, было сродни даже не землетрясению, а просто концу света. И как она не сошла от этого с ума, ей самой было непонятно.

Хотя, как Анна теперь вспоминала, с ума она все-таки сошла, этого даже со стороны нельзя было не заметить.

Сначала было только отчаяние, только все затмевающее горе, но потом, когда горе вдруг сменилось бешеной, туманящей сознание обидой, – вот тогда-то и началось настоящее сумасшествие.

Невыносимо было сознавать себя никчемной, с этим срочно надо было что-то делать! Но Анна вышла замуж так рано и ее внутренняя связь с мужем была так сильна, что она совсем не успела понять, как же относятся к жизни все другие мужчины. Ее просто не интересовали другие мужчины, Сергей давал ей все, что вообще связывалось у нее с понятием «мужчина». Поэтому к тридцати двум годам, когда это «все» вдруг в одно мгновенье прекратилось, Анна неожиданно обнаружила, что совершенно не ориентируется в мужском мире.

Первый же свободный взгляд на этот мир показал, что он довольно груб, даже жесток, и что женщине в нем отведено очень небольшое и совсем незначительное место. В нем были свои предпочтения, которых Анна не понимала, и она чувствовала себя в этом мире как пятилетний ребенок, неожиданно оказавшийся один на людной улице и понявший, что от всего здесь веет если не прямой опасностью, то страшным безразличием, которого в пять лет от людей никак не ожидаешь.

Но самое странное заключалось в том, что этот мужской мир был ей совершенно необходим. Она ничего о нем не знала, она его почти ненавидела, но он зачем-то был ей необходим, и с этим ничего нельзя было поделать!

То, что Анна не растеряла тогда всех своих знакомых, было просто чудом. Она никогда не была кокетлива, наоборот, была совершенно самодостаточна, не искала ничьего внимания, и поэтому общаться с нею было необременительно и приятно. И на фоне этой всем привычной ее легкости особенно дико смотрелось то, что она вдруг стала требовать не просто мужского внимания, а непременного восхищения. Ей захотелось вдруг, чтобы все мужчины были в нее влюблены! Все без исключения: молодые, пожилые, умные, глупые, красивые, некрасивые, женатые, неженатые – безразлично; главное, чтобы все они замечали ее потрясающую женскую привлекательность и реагировали бы безоговорочным восхищением, и немедленно влюблялись бы.

Теперь, когда она понимала, как это выглядело со стороны, Анна не знала, то ли смеяться над собою тогдашней, то ли плакать от пережитого унижения. Нетрудно было представить недоумение мужчин, когда не восемнадцатилетняя девочка, а совсем не юная замужняя женщина ни с того ни с сего бросала на них чарующие взгляды, приставала с задушевными разговорами, всячески старалась продемонстрировать свою исключительность, – одним словом, вела себя так, что от нее хотелось держаться подальше. Тем более что с первого взгляда она производила впечатление вполне разумного человека, и поэтому такое ее поведение было особенно неожиданным. Самое глупое заключалось в том, что при этом она шарахалась, к тому же в последнюю минуту, от тех мужчин, которые готовы были бы ответить на ее навязчивость – попросту ответить, без лишних церемоний, как она того и заслуживала.

Но это теперь можно было над всем этим смеяться, а тогда Анна чувствовала, что близка к самоубийству. Она никому не была нужна, ни-ко-му! Она была обыкновенная баба тридцати с лишним лет, с какими-то очевидными проблемами, потому равно опасная и для свободных мужиков, и для несвободных, совершенно не умеющая себя вести ни с теми, ни с другими… Наверное, кому-то из них она вообще казалась нимфоманкой, хотя в том, что с ней тогда происходило, меньше всего для нее значила постель.

Она одна знала, каких усилий ей стоило справиться с тем безумием. К тому же ей и не хотелось с ним справляться, она боялась с ним справиться, потому что знала: заменой ему будет только отчаяние, только тоска о навсегда чужом человеке, которого не может заменить никто. И то, что она все-таки решилась тогда и на отчаяние, и на тоску, было таким мучением, которое она не согласилась бы повторить ни за какие благополучия.