Яблоки из чужого рая

Грифельных птиц она увидела во сне несколько дней назад и, конечно, сразу рассказала про них Сергею. Ей снилось, что она пишет грифелем на старинной доске, а буквы сразу же превращаются в больших птиц и улетают. И ничего особенного вообще-то не было в этом сне, и даже ничего самостоятельного – просто она как раз накануне читала «Грифельную оду» Мандельштама, в которой, как ей показалось, говорилось о чем-то подобном.

– Я тебя люблю, Сережа. – Аня даже зажмурилась: она не представляла, что сможет сказать это, глядя прямо в его внимательные взрослые глаза. – Никаких мне не надо шмелей. И грифельных птиц тоже не надо. Я тебя люблю и поэтому хочу выйти за тебя замуж. Это же логично, правда?

Она хотела немножко развеселить Сергея, передразнив его слова про логику, потому что чувствовала, каким сильным напряжением он охвачен. Ей даже не верилось: неужели это напряжение, от которого стрелой белеет его висок, происходит оттого, что он ждет ее ответа? Неужели он не понимает, что она не может ответить «нет», потому что тогда это будет уже не она, а какой-то другой человек? А она, Аня Веснина, которую он один на свете зовет Анютой и которую целует так, что у нее к губам взлетает сердце, может ответить ему только «да», всегда и на все «да» – и отвечает.

– Правда. – Сергей снова наклонился к ней, но не поцеловал, а прижался лбом к ее плечу.

Потом он поднял голову и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.

Аня смотрела, как темнеет его силуэт на крыльце. Сергей выкурил сигарету, отбросил окурок, постоял еще минуту, вглядываясь в низко опущенные ветки яблонь, и вернулся в комнату.

– Уже ночь, да? – спросила она. Ей хотелось что-нибудь сказать: может быть, сердце перестало бы биться так быстро. – А где же твоя мама?

– Спит, – ответил Сергей. – На зимней половине, где печка. Мы там убрали немного, и она сразу легла. Уже ведь и правда ночь, три часа.

– А ты весь день за рулем, и поминки еще!.. – расстроилась Аня. – И до сих пор из-за меня не прилег.

– Из-за тебя я как раз прилягу, – возразил Сергей. – А если бы тебя не было, я бы сейчас сидел на крыльце и дымил до утра как паровоз. Подвинься, Анютка. Ох ты, а подушка-то одна, – заметил он. – Эй, ты куда с нее сползаешь? Я без подушки лягу.

– Лучше ты ложись на подушку, а я тебе на плечо, – сказала Аня. – Знаешь, как хорошо у тебя на плече лежать, – добавила она немного смущенным тоном.

– Ну, учитывая, что подушка как камень, может, и хорошо, – улыбнулся он. – Иди ко мне…

Он произнес это так, что Аня подумала, что сейчас все повторится снова – вся эта боль, которую она до сих пор чувствовала у себя между ног и которой до сих пор боялась. Но Сергей просто притянул ее к себе – как раз туда, где ей так хорошо было лежать, к своему плечу, – и, обнимая, стал целовать в висок, в щеку, в краешек губ…

– Мы с тобой завтра весь день гулять будем, – говорил он в промежутках между поцелуями. Ане казалось, что он рассказывает волшебную сказку, и хотелось зажмуриться: такое счастье обещали простые его слова. – Ни секунды больше ни на кого не потрачу, на порог никого не пущу – весь день с тобой буду гулять… Мама говорит, рядом парк красивый. Здесь ведь поместье было, тоже Сретенское называлось, как и деревня. Когда она в войну здесь жила, рядом летный полк стоял, и все взрослые девчонки свидания летчикам в этом парке назначали. Там была аллея Печальных Вздохов и аллея Счастливых Встреч. То ли и правда такие были старые названия, то ли девчонки сами для красоты придумали. Спишь? – спросил он. – Мешаю тебе?

– Ну да – мешаешь! Ты так хорошо говоришь… А что здесь еще было? Расскажи, Сереж, – попросила Аня.

– Еще здесь был большой монастырь. Видела, когда мы подъезжали? Он прямо над рекой стоит. Только это теперь, конечно, не монастырь, а склад какой-то. Но хорошо хоть разрушить не сумели – говорят, кладка крепче стали оказалась. Река называется Красивая Меча.

– У Тургенева такой рассказ есть, – вспомнила Аня. – Про Касьяна с Красивой Мечи.

– Есть. – Сергей провел рукой по ее волосам, убирая их со лба, чтобы не мешали целовать. – Жалко, лесов здесь нету. Зато сады огромные, яблоками до сих пор повсюду пахнет, а летом, говорят, вообще… Что нам с этим домом делать, Анют, – продать, оставить?

– Но я же не знаю, – удивленно проговорила она. – Я же не могу такое решать…

– Но ты же моя жена. – В его плече и даже в губах, которыми он касался ее виска, она снова почувствовала непонятное, но сильное напряжение. – Почему же тебе не решить, что нам делать с домом?

И тут Аня вдруг поняла, что это правда. Что она теперь его жена, что для него это так, а значит, это теперь так перед Богом и людьми. Она однажды прочитала эти слова в какой-то книжке, и они запомнились ей своей весомой, неотменимой простотой.