Яблоки из чужого рая

И скатерть, и салфетка были точно такие, как Христинина блузочка с васильками; наверное, она все это и вышивала. Она улыбнулась словам отца и подтверждающе кивнула.

– Гэта так, Константин Павлович. Нясвиж я сню кожнай ноччу.

– Там бы вам и жить, Христина, – улыбнулся в ответ Константин. – В Париже, вы уж извините, мне трудно вас представить, а вот в таком маленьком городке, как ваш Несвиж, – с дорогой душой. Достаточно вспомнить, как вы мне рассказывали про этот, как его… ну, колодец… Про студню!

Про студню в парадном дворе замка Радзивиллов Христина рассказывала Константину с таким мечтательным воодушевлением, как будто этот старинный колодец, пусть и очень красивый, и украшенный ковкой в стиле барокко, был наполнен не обычной, а живой водою. Да она и про весь Несвижский замок рассказывала со всей присущей ей наивной романтичностью.

Но, произнеся эти слова в ее адрес, Константин тут же о них пожалел. Потому что в глазах Франца Коноплича мгновенно мелькнуло цепкое, внимательное выражение.

– Я с вами согласен, Константин Павлович. Моей Христине место в Нясвиже. Если б мы в девятнадцатом году не приехали в Минск к моей умирающей сестре… Но как мы могли адмовицца… отказаться? Ядвига была Христине за мать, мы павинны были приехать до ее смертного ложа, хотя было так неспокойно, и лучше б нам было оставаться дома… Выбачайце, что так отзываюсь про тутэйшую власть, но лучше б нам с дочкой ее не знать. Я все ж надеюсь, у хутким часе мы вернемся да дому. Я ужо клапачуся аб дазваленни…

Внешность пана Коноплича каким-то неуловимым образом соответствовала речи. Говорил он правильно, но постоянные вкрапления белорусских слов придавали его русскому языку оттенок простоватости. Так и вид его не дотягивал до лощеного польского пана. И усы у него были надушены, и светлые редкие волосы аккуратно подстрижены, но во взгляде совсем не было этого самого лоска, и шляхетского гонора тоже не было. А было что-то такое же, словно бы смущенное, что и во взгляде его дочери.

Константин уже знал, что про таких людей здесь говорят «чалавек рахманы». Кроткий то есть или даже робкий…

И именно поэтому ему стало жаль, когда взгляд Коноплича так мгновенно изменился, утратив эту самую «рахманасць». И очарование тихого семейного вечера тоже мгновенно нарушилось этим его цепким, проверяющим взглядом.

Константин не то чтобы подружился с Конопличами за те два месяца, что они были соседями по домику в Троицком предместье, но заходил к ним часто. Особенно на вечерний чай, а в выходные и днем иногда, если не бывал в отъезде. Несмотря на проклятое свое задание, в реальность которого он все-таки не верил, на дружбу Константин не напрашивался; Конопличи сами его приглашали. И ему почему-то неприятно было предполагать, что они делают это не просто так, а с тайной целью…

Нельзя сказать, чтобы Франц Коноплич был особенно образован или начитан. Но он в высшей степени обладал здравым умом, и поэтому его общество было Константину даже приятно, несмотря ни на что.

А с Христиной он просто чувствовал себя непринужденно. Никакого особенного ума она не выказывала, но и глупой, пожалуй, не была. Непонятно было, какая она, но вся – как на ладони. Да и попросту хорошо ему было смотреть на красивую девушку, как хорошо бывает смотреть на цветок или на озеро в лесу.

Не дождавшись от Константина никакой реакции на свои слова, Коноплич продолжил:

– Я спадзяюся… надеюсь, что нас выпустят на радзиму. Мы с дочкой прыватныя люди, нас няма за што тут затрымливаць.

– Извините, Франц Янович. – Константин взглянул на часы. – Нам с Христиной пора выходить, иначе опоздаем на спектакль. Вы готовы, Христина? – спросил он, хотя по ее наряду было понятно, что она уже одета для театра.

Ничего особенного – драгоценностей или какой-нибудь парчи – на ней, конечно, не было. Но кружевной воротничок на синем шерстяном платье был так ослепительно бел, что сразу ощущалось ее приподнятое настроение. Впрочем, оно ощущалось бы, наверное, и без воротничка. Христина совсем не умела скрывать свои чувства и, кажется, даже не подозревала, что это можно делать.

– Канешне, я гатова, Константин Павлович! – Она живо вскочила с места. – Не волнуйтесь, мы не спазнимся! Я пойду вельми хутка, – уверила она.

– Очень быстро, пожалуй, не надо. – Он еле сдержал улыбку. – Здесь недалеко, и погода наладилась. Мы успеем прогуляться.

Константин уже не впервые ловил себя на том, что каждый раз, когда Коноплич явно наводит его на тот разговор, который и был настоящей целью его приезда в Минск, – он словно бы отшатывается от этого разговора, переводит его на другое, вот хоть на театр, как сейчас. К счастью, всегда оказывалась рядом Христина, и поэтому всегда можно было уйти от неприятной темы, попросту прервав беседу с ее отцом и заговорив с нею.

Константин понимал: если то, что сказал ему Кталхерман, правда, а не мальчишеская игра в сокровища, то от разговора с Конопличем ему не уйти. Но пока он, словно страус, предпочитал прятать голову в песок.