Яд Фаберже

На следующий день Мэй уехала, так ничего и не рассказав Арчи о своей дочери. И он так и не понял, есть ли у него дочь или же нет. Тогда он позвонил Нине Николаевне, но она, услышав его голос, тотчас бросила трубку, что еще больше прибавило Арчи уверенности в том, что Нина Николаевна не желает связываться с Вудзами из страха потерять свои драгоценности и что ее прежний звонок ему с просьбой забрать дочь был вызван лишь ее эмоциональным состоянием. Хотя любая другая тетка, оказавшаяся на ее месте, была бы только рада сплавить с рук племянницу, перепоручив ее заботам собственного отца.

Прошло еще несколько лет, и Мэй снова появилась в Лондоне. Только теперь без Мура. Она позвонила в Гринвуд и предупредила Арчи о своем приезде.

Она приехала на такси, Арчи встретил ее и поразился переменам во внешности некогда обожаемой им женщины. Мэй производила впечатление сильно пьющего человека. Она была все так же хорошо одета и благоухала духами, и волосы ее с золотым отливом все так же украшали ее маленькую аккуратную голову. Но лицо ее, особенно глаза, выдавали в ней глубоко несчастного и больного человека. Она была очень худа, нервна и постоянно смеялась. Арчи спросил ее о здоровье, на что она расхохоталась еще больше.

Тогда он задал ей вопрос о дочери.

– С ней все в порядке.

И он поймал себя на том, что они разговаривают друг с другом, как бывшие супруги. Он не услышал обычного для Мэй «это не твоя дочь, и что это ты о ней печешься» или что-нибудь в этом духе. Не было и упреков, которыми она могла бы осыпать его, будь он настоящим отцом, вроде: «Ты только сейчас, когда наша дочь уже выросла, решил справиться о ней? А где же ты был раньше?» Мэй могла бы сказать так запросто, это было в ее характере. Но она ограничилась лишь этим коротким: «С ней все в порядке». Она не желала вообще говорить о дочери. Но почему?

И словно в ответ на его вопрос, Мэй сказала:

– Знаешь, Арчи, я устала. У меня было все: и любовь, и деньги, и удача… У меня было все, но я так и не сумела этим воспользоваться. Как ты думаешь, это потому, что мне все так легко удавалось? Зачем мы вообще живем?

Он молча смотрел на нее и видел перед собой прежнюю Мэй, открытую и любящую Мэй, его Мэй.

– А ты знаешь, чем заставлял меня заниматься твой отец, когда привез сюда? – спросила она уставшим голосом, и в уголках ее глаз появились мелкие морщинки.

Арчи пожал плечами: меньше всего ему хотелось, чтобы вот сейчас Мэй принялась рассказывать ему о гадостях, которыми ей пришлось заниматься с его престарелым отцом-плейбоем.

– Никогда не догадаешься…

– И чем же? – выдавил из себя Арчи.

Они стояли на крыльце дома, возле стройных ног Мэй стоял большой потертый чемодан.

– Твой отец заставлял меня… – Она сделала паузу и вдруг расхохоталась: – Он заставлял меня танцевать! В пачке и на пуантах! Ну, как? Не чудак ли? Смешно, правда? Он прочитал какую-то книгу о русской балерине, и ему захотелось балерину. Он был старым маразматиком, твой отец. Я даже в постель ложилась в газовых юбках. А он умирал от наслаждения, когда поднимал эти юбки, когда развязывал ленты на пуантах… Старый сладострастник… Но как я потом выяснила, все эти юбки были предназначены совсем для другого.

Мэй достала сигарету и закурила.

– Дело в том, что он намеревался таким образом заставить рассказать меня о том, что произошло в Кисловодске в старинные года, когда лягушки были господа… Он откуда-то узнал, что моя покойная теперь уже Ниночка просто-таки боготворила одну известную балерину, которая в самый разгар революции пряталась чуть ли не в доме нашего прадеда… Ее ограбили, а когда дед умер, после него остались какие-то украшения, за которыми и охотился твой отец, Арчи. Ниночка считала почему-то себя виноватой в том, что произошло задолго до ее рождения. Видимо, она была слишком уж впечатлительной. Кажется, она и сама хотела быть балериной, да только ее не приняли в хореографическое училище. Она не любила это вспоминать. Но зато внушила мне с детства, что эти драгоценности прокляты и что они не могут принести нам счастья. Она зациклилась на этом, понимаешь? Мать продала в свое время какое-то кольцо этой балерины и вскоре умерла. Сама Ниночка тоже продала браслет, потом кольцо или что-то еще, не помню, и тоже умерла. Вот поэтому я и не хотела трогать эти вещи… А теперь, когда Ниночки нет, моя дочь владеет этими сокровищами, но она и понятия не имеет, сколько они стоят. К тому же Ниночка, как мне думается, уже успела предупредить ее не продавать их. Иначе Лора бы ни за что не пошла работать к чужим людям…

– Она знает что-нибудь о тебе? Вы живете вместе?

– Нет. Для нее я давно умерла. Ей незачем знать, какая у нее мать. Такими женщинами, как я, не гордятся, понимаешь? Она должна выбрать свой путь. Звучит пошловато, но это так…

– Это моя дочь?