Ядро ореха

Булат осторожно опустил сына на пол, полез в карман за папироской, молча закурил. Да, действительно тяжело парню... и все равно уйдет он из этой бригады, только обиду затаит, если не помочь, — хорош, мол, родственник. Значит, точно: надо хлопотать, чтобы перевели.

— Сколько у вас метров пройдено? — спросил он, придя к окончательному решению.

— Вчера что-то около тысячи семисот было...

— Тогда ты давай так: заканчивайте пока начатую скважину, а потом сразу перейдешь ко мне. Я еще с отцом посоветуюсь, как лучше, заодно и с Митрофаном Апанасовичем переговорю. Думаю, мы это утрясем.

Довольный исходом дела и глубоко благодарный зятю Арслан прямо от сестры, даже не переодеваясь, пошел на автовокзал, к вахтовой машине.

6

Смеркалось, и снега на обочине дороги окутывались в синие, затаенно-опасливые тени, туманились в страхе: в открытом поле распоясывался понемногу свирепый буран. Ветер, задувавший со стороны буровой, доносил до людей, сошедших с машины и шагающих к ней напрямую пешком, знакомый, невнятный от расстояния гул; сквозь порывистый вой метели слышались тяжелые фуркающие вздохи насосов, в косой снежной пелене показался наконец где-то высоко и оторванно талевый блок, который, словно измеряя неизмеримую высоту вышки, устало и обреченно поднимался, чтобы тут же вновь поехать, покатиться вниз.

Охлопывая рукавицы, утирая с красного лица большой темной ручищей капельки пота, из ворот буровой выскочил Борис Любимов, уставясь на Арслана, который первым подымался по мосткам в чистой, выходной как будто, одежде, остановился в двух от него шагах и прижмурился, точно от яркого солнца. Потом склонил набок голову и, мгновенно сняв с усталого от восьмичасового непрерывного стояния у тормоза, вялого лица всякие признаки утомленности, заорал, сверкнув ярко-белыми, будто фарфоровыми зубами:

— О, коллега, какой пассаж! Ужли прямиком от теплой бабы, а, счастливчик? — последнее слово он выкрикнул совсем захлебываясь уже и, с трудом закончив его, разразился смехом, засиял, как медная, старательно начищенная каска пожарника.

— Почти угадал, — коротко и сухо отвечал Арслан. — Буровая в порядке? Где мастер?

Почуяв, что «коллега» не располагает для шуток ни временем, ни желанием, Любимов мигом умело повернул разговор в другую сторону и затем вместе с Арсланом скучно и деловито прошагал обратно на буровую — сдавать сменщику вахту.

Оказалось, мастер Тимбиков буквально только-только был здесь, но, что-то внезапно надумав, укатил в Калимат, зачем — этого никто не знал, но заметили, что был он весьма взбудоражен и даже, пожалуй, растерян... Далее Арслан допытываться не стал, расписался, пройдя в культбудку, в вахтовом журнале и занял свое рабочее место.

С час примерно работали молча, настраиваясь на предстоящий темп.

Забытая кем-то в культбудке и всю зиму так и провисевшая там брезентовая куртка с чужого невеликого плеча жала Арслану под мышками, сковывала движения до физической боли. И без того стесненной и вздрагивающей душе его словно стало еще труднее и неудобнее: мысли о Мунэвере не отпускали его ни на минуту. «Что же она надумала, что? Поняла ли мой отказ посоветовать ей что-нибудь определенно, может, обиделась насмерть?..» Он пытался не показать Сиразееву и Хаким-заде, трудившимся рядом, своего смятения, но — разве ж утаишь шило в мешке? Движения у Арслана против обыкновения резкие и беспокойные, трубы ударяются друг о друга сильнее обычного и звенят с надрывом; снимались с «подсвечника» неровно, рывками, порой даже опасно — в какой-то раз с перекладины буровой от тяжелого толчка сорвалась огромная «сосулька» и с грохотом разлетелась на мостках. После этого Арслан постарался взять себя в руки, работать как можно осторожнее и тщательнее, но через малое время уже вновь забылся, обуреваемый противоречивыми чувствами.

Закончив пускать инструмент в забой, парни побежали греться в культбудку. Арслан остался у тормоза, один на гудящей тревожно буровой, и лишь жутко посвистывал в щелях обшивки, досадовал на упрямых людей необузданный ветер, нападал на лампочку, висящую под широким колпаком прямо над головою, бешено раскачивая ее, и по стенам плясали безостановочно возбужденные, пульсирующие тени.

«Неужели буран не уймется? Если не приедут на смену, продержимся ли до утра?» — думал Арслан в сильном беспокойстве.

А выехавший из Калимата вахтовый автобус в это время как раз утопал в сугробах. Люди, вылезая наружу, в буран и пургу, толкали его, вытаскивали из заносов, но снегу на дороге было необъятно, и так, крепко задувал ветер, насыпая все новые снежные горы, что нефтяники не успевали их разбрасывать, и продвигать автобус становилось все труднее. К тому же давно пала зимняя ночь, сквозь снежную мятущуюся муть невозможно было разглядеть ни зги, и неяркий желтый свет фар пробивался метров лишь на пять, не более, да и то в тусклых сдвоенных лучах высвечивалась не дорога, но озверелый, безумно крутящийся в волнах снега буран.